В статье предпринята попытка изучить некоторые элементы функционирования такого литературного явления как верлибр в национальной среде. Верлибр на сегодняшний день – понятие, которое, с одной стороны, литературоведы понимают и принимают полностью, с другой, до сих пор не существует однозначного мнения по этому поводу. В то же время уже несколько десятилетий отечественная литературная наука пытается осознать с позиции языка, философии, менталитета и т. п. такое явление как русскоязычная литература.
В работе «Понятия русская и русскоязычная литература в литературоведении и литературной критике второй половины XX – начала XXI века» Ч. А. Джолбулакова, исследуя предыдущий опыт анализа данных понятий, справедливо отмечает, что термин «русскоязычная литература» у всех исследователей сводится к единому пониманию: это «творчество писателей, относящихся к различным этносам и литературным культурам» [1, с. 65], но пишущих на русском языке. Автор статьи указывает на разность в подходах литературоведов к данному явлению и на то, с какой позиции следует анализировать тексты, написанные инонациональными авторами. В этом и кроется сама суть сложности поставленного вопроса. Поскольку тогда не совсем понятно, что нужно учитывать при литературоведческом анализе подобных текстов: языковую личность автора, его ментальность, приверженность к другим культурным явлениям и пр.
Вместе с тем, в след за Н. Л. Лейдерманом, наиболее полно рассмотревшем факторы необходимые при анализе русскоязычной литературы, Ч. А. Джолбулакова пишет о том, что ключевым является образ автора – именно как самый яркий атрибут выражения национального характера в русскоязычном творчестве [1, с. 66].
Следует отметить, что созданные тувинскими поэтами на русском языке произведений неразрывно связаны с русской литературной традицией, оставаясь генетически творением национальной культуры. Именно в этой ментальной предопределенности кроется самобытность русскоязычной поэзии писателей Тувы.
Можно утверждать, что в Туве верлибр отличается взаимодействием двух языковых культур. В их среде созданы произведения, отражающие действительность как в ее национально-специфическом варианте, так и в глобальном культурном пространстве полиэтнического общества.
Тувинская поэзия на русском языке – является значительным событием в культурной жизни Тувы. Поэтика верлибра русскоязычных поэтов Тувы также оказывает благотворное влияние как на русскоязычную, так и тувиноязычную литературу.
Важным фактором, который позволяет анализировать и сравнивать верлибры, написанные авторами инонациональными, является образ автора. В теории верлибра, как видно из исследований последних лет, важным становится творческая индивидуальность. Также и для русскоязычной литературы, включающей не только авторство русских творцов на территории национальных субъектов РФ, но и поэтов и писателей инонациональных, пишущих на русском языке, образ автора – ведущий принцип анализа текста. Поэтому говоря о русскоязычной поэзии Тувы вполне справедливо сравнивать литературное творчество, например Эдуарда Мижита и Инны Принцевой.
В целом верлибр – явление мировое. Сам по себе свободный стих не вызывал вопросов у теоретиков как стих только конкретно национальный, хотя в традиции литературоведения заложен принцип формирования национальных форм и жанров, поскольку для каждой страны, для каждого этноса характерно свое национальное своеобразие не только идейно-образного ряда текста, но и структурно-семантического уровня произведения: «Вполне реальную величину являют собой и национальные формы верлибра, складывающиеся в зависимости от обстоятельств эволюции стиховой культуры того или иного народа» [7, с. 294]. Поэтому, например, в литературоведении говорят об европейском верлибре, о русском верлибре, о немецком верлибре и т. п. В настоящее время литературоведы России выделяют верлибры бурятские, тувинские, казахские и т. д., подчеркивая, что верлибр, как форма стиха межнационального общения, проникает во все национальные литературы нашей страны.
По сути, верлибр – «просто возможность. Сегодня автор работает с рифмой, белым стихом, верлибром, гетерогенным стихом – все зависит от требований конкретного текста» [6, с. 273]. Возможность выразить мысль, образ, сюжет. Выразить то, что неподвластно рифме и строфике. Такой возможностью воспользовались и русскоязычные поэты Тувы.
Важной структурной составляющей верлибра является двойная сегментация, иначе двойное кодирование текста. Суть этого принципа в том, что в рамках стихотворной речи происходит наложение обычного синтаксического членения речи на ритмическое, которое в свою очередь может не совпадать с первым. Так, например, верлибр Эдуарда Мижита «Пусто и больно…» [2]:
Таблица 1
Текст/количество строк | Количество слоговых сочетаний | Количество синтаксических единиц (предложений) |
1. Пусто и больно | 5 |
|
2. в душе, | 2 |
|
3. дерзнувшей постичь | 5 |
|
4. вечность. | 2 | 2 |
5. Пусто и больно, | 5 |
|
6. как в рукаве | 4 |
|
7. безрукого солдата | 7 |
|
8. побежденной армии. | 7 |
|
В данном верлибре наблюдается полное несовпадение ритмического членения с синтаксическим: всего 8 строк, в каждой из них можно отметить изменение слогового количества сочетаний, 2 предложения. Переведя стихотворную форму данного текста в прозу, получим следующее: «Пусто и больно в душе, дерзнувшей постичь вечность. Пусто и больно, как в рукаве безрукого солдата побежденной армии». Поэт, сегментируя текст, акцентирует читательское внимание на определенных моментах. Обращая внимание на слоговое деление, можно заметить, что строки 2 и 4 совпадают, а строка 6 дает в математическом плане их сумму. Если сложить их воедино, получим: «в душе – вечность – как в рукаве». Смысловой ряд этих строк создает метаметафору: очерченное пространство мира (рукав) сопряжено с вечным одиночеством души. В обычном же прозаическом состоянии текстовой структуры не возникает того глубинного смысла, который появляется лишь при несовпадении синтаксического и поэтического членения.
Ю. Б. Орлицкий отмечает: «От прозы его (верлибр) отличает только авторское деление текста на строки (то есть постановка пауз там, где считает необходимым поэт, зачастую в отличие от правил языка, что и создает особую напряженность и выразительность речи), ну и, разумеется, поэтичность выражаемых мыслей и переживаний. Такой стих может существовать только на фоне вековой традиции «несвободного» стихосложения, отталкиваясь от нее (но, разумеется, не отрицая)» [4]. По сути, именно авторское видение и делает верлибр верлибром.
Подобной двойной сегментацией представлен верлибр и у Инны Принцевой «Ангел мой» [5]:
Таблица 2
Текст/количество строк | Количество слоговых сочетаний | Количество синтаксических единиц (предложений) |
1. Ангел мой, | 3 |
|
2. в белом, зеленом, розовом | 8 |
|
3. три века уже нарисованный, | 10 |
|
4. трубящий сборы, | 5 |
|
5. взламывающий гробницы, | 8 |
|
6. осушающий слезы, | 7 |
|
7. бесстрастный, | 3 |
|
8. во всех грехах неповинный. | 8 | 3 |
9. Бедный ангел мой | 5 |
|
10. в скудной копии | 5 |
|
11. рядом с подлинником Тициана | 10 |
|
12. посреди дождливого моря, | 9 |
|
13. в провинции океана. | 8 |
|
14. Бедный, бедный мой ангел | 8 |
|
15. с пушистыми крупными крыльями, | 10 |
|
16. без которых не функционален… | 10 |
|
В свободном стихе Инны Принцевой не находим такого полного несовпадения ритмического членения с синтаксическим, как у Эдуарда Мижита: всего 3 предложения, но почти все строки (текст насыщен причастными и деепричастными оборотами) членятся по принципу синтаксического членения. То есть сегментация предложения по законам синтаксиса (постановка знаков препинания) в некоторых строках совпадает с ритмической. Поэтесса «разбивает» текст на смысловые импульсы, позволяющие ей акцентировать внимание на отдельных элементах образа ангела.
Так, строки 1 и 7 – ключевые в сознании лирической героини. Ей важен сам факт бесстрастности, объективности ангела. Ключевыми эти строки делает препозиция первой строки, с которой и начинается стихотворение.
Следуя логике слогового деления, далее поэтесса создает образные ряды, позволяющие ей перейти от обобщенного образа ангела к его конкретным реализациям в сознании лирической героини. Причем при соединении смыслов конкретных строк с конкретным слоговым делением автор не отходит от образа, наоборот в каждой такой смысловой композиции этот образ проявлен вербально или гипотетически:
- Строки 1, 7 – 3 слоговых деления: «Ангел мой – бесстрастный».
- Строки 2, 5, 8, 13, 14 – 8 слоговых делений: «в белом, зеленом, розовом – взламывающий гробницы – во всех грехах неповинный – в провинции океана – Бедный, бедный, мой ангел».
- Строки 3, 11, 15, 16 – 10 слоговых делений: «три века уже нарисованный – рядом с подлинником Тициана – с пушистыми крупными крыльями – без которых не функционален».
- Строки 4, 9, 10 – 5 слоговых делений: «трубящий сборы – Бедный ангел мой – в скудной копии».
- Строка 5 – 7 слоговых делений: «осушающий слезы».
- Строка 12 – 9 слоговых делений: «посреди дождливого моря».
Следует заметить, что каждый такой образ выходит за рамки синтаксического деления текста на предложения, равно как и в верлибре Эдуарда Мижита. То есть синтаксис текста в целом не совпадает с образной структурой. За счет авторского деления текста на уровне образной системы возникают семантические поля, которые по своей природе не могут быть ограничены графикой, синтаксисом или метрикой и т. п.; они могут быть только концентричными, сосредоточенными на конкретном образе, что и наблюдается в стихотворении Инны Принцевой. Строки 5 и 12 стоят особняком, на первый взгляд, в общей семантической системе стиха. Однако их слоговое деление, не совпадающее ни с какими другими строками, наоборот, ставит их в центр смыслового ряда текста. И в той и другой строке центральным становится образ воды – слезы и дождливое море – это метаметафора, передающая внутреннее состояние лирической героини. Дождливое море – мир, заставляющий человека страдать, а ангел – образ утешителя. Его метафизическая сущность запечатлена в копии Тицинана, но образ, нарисованный на картине, всего лишь картина, сам же ангел бессмертный – «бесстрастный, взламывающий, неповинный», существующий вне времени и пространства.
В другом верлибре Эдуарда Баировича «Стрела» [3] так же, как и у Инны Павловны, синтаксическое членение текста (речь идет о запятых, не о точках) почти совпадает с его ритмическим членением:
Таблица 3
Текст/количество строк | Количество слоговых сочетаний | Количество синтаксических единиц (предложений) |
1. Стрела, | 2 |
|
2. выпущенная тетивой, | 8 |
|
3. летит туда, | 4 |
|
4. куда ее направили – | 8 |
|
5. так прошлое | 4 |
|
6. повелевает будущим. | 8 |
|
7. Но перед выстрелом | 6 | 3 |
8. выбирают цель – | 5 |
|
9. так будущее | 5 |
|
10. повелевает прошлым. | 7 |
|
11. Но кто выбирает цель | 7 |
|
12. и натягивает | 6 |
|
13. тетиву? | 3 |
|
В отдельные строки автор выделяет два ключевых образа стихотворения: строка 1 – стрела и строка 13 – тетива. В целом, хотя и нет смыслового совпадения по значению в этих лексемах, можно утверждать, что в стихотворении на уровне композиции зашифрован образ круга, кольца. Эту смысловую заданность несут интонационно вынесенные в первую и последнюю строки образы стрелы и тетивы. Причем эти образы создают диалогические образные системы следующего характера: тетива/прошлое, стрела/настоящее.
Таким образом, принцип двойной сегментации верлибра – ключевой для обоих поэтов, поскольку это первичный признак свободного стиха, позволяющий записать текст графически в виде стихотворной формы. По-разному проявлена интонационная пауза в текстах Инны Принцевой и Эдуарда Мижита. У Э. Б. Мижита она иногда совпадает, но чаще не совпадает с внутренним синтаксическим членением речи (запятые, тире, точки с запятыми). У И. П. Принцевой в большей степени происходит совпадение внутреннего синтаксического членения с интонационными паузами. Каждое такое членение сугубо индивидуально, передает авторский характер, создает особую структуру образной и семантической системы текстов, позволяет воссоздать метаметафоры.