Критика конфуцианства в даосских трактатах «Дао дэ цзин» и «Чжуан-цзы»

Согласно воззрениям даосов, конфуцианские добродетели – человеколюбие, ритуал, мудрость, справедливость – возникают в кризисные моменты развития общества, когда люди утрачивают «дао», и являются полностью искусственными путеводителями по жизни. 

Лао-цзы проповедует необходимость отказа от мудрости. Различные учения, споры мудрецов привносят лишь смуту. Лучшей иллюстрацией этого является притча, в которой Конфуций удивляется радости встретившегося ему нищего старика: «Бродя по склонам горы Тэй, Конфуций увидел Юнг-чи, идущего в одном халате, подпоясанном верёвкой, по вересковому полю, поющего и играющего на лютне.

– В чём причина твоей радости, Учитель? – спросил Конфуций.

– У меня много радостей. Из мириад созданий человек – самое благородное, а мне выпало счастье родиться человеком. Это первая моя радость. Многие, рождаясь, не проживают дня или месяца, не вырастают из пелёнок, а я уже прожил до девяноста лет. Это тоже радость. Для всех нищета является нормой, а концом – смерть. Придерживаясь нормы и дожидаясь конца, о чём ещё здесь тревожиться?» [3, с. 480].

Конфуций не понимает, что радость не имеет причины, что существуют только причины ее отсутствия, сводящиеся к тому, что человек сам не позволяет радости быть. Конфуцианство не понимает этого и поэтому находится в постоянном поиске главных новых знаний, которые сделают людей счастливыми. Лао-цзы считает, что если не почитать мудрецов, то в народе не будет ссор… [6, с. 79]. И поэтому важнейшая ноша по запрету мудрецам говорить и действовать возложена на плечи правителей. Именно они противодействуют тому, что разъединяет людей, – богатству.

В «Дао дэ цзин» сформированы все главные положения этики даосизма: следование Пути, протоптанному природой, принцип недеяния, счастье в спокойствии, умиротворенность и единение с природой, приоритет сути над формой.

Как и Лао-цзы, другой представитель даосского учения Чжуан-цзы предстает перед нами неизменно простым, лишенным тщеславия, аскетом. Он живет в бедности, плетет сандалии и не чувствует себя хоть как-то стесненным.

Одним из главных объектов критики со стороны Чжуан-цзы является Конфуций и его учение. Даос критиковал Конфуция за стремление закрепить новый иерархический, т. е. искусственный порядок. Сентенции о сыновьем долге и почтительности как систематизирующей основе государственной морали и правовых норм, по убеждению Чжуан-цзы, приводили лишь к неравенству, господству одних над другими, государственным ценностям, чуждым интересам простого человека. Этика Чжуан-цзы построена на критических оценках установленных отношений в обществе, на резком противопоставлении истинной, природной человеческой морали, призывающей к следованию «дао» и «дэ», и морали, искусственно насаждаемой конфуцианством.

При сравнении этики даосизма и конфуцианства распространенным является их противопоставление по принципу «природное – социальное», «естественное – искусственное» несмотря на то, что тезис о взаимодополняемости этих учений стал общераспространенным. Более того, акцентирование этой противоположности удивительным образом соседствует с последним положением.

В отечественном востоковедении оппозицию конфуцианства и даосизма, как противостояние социального и природного, особо подчеркивал В. М. Алексеев. По его мнению, конфуцианское учение дало Китаю историческое и культурное сознание, однако конфуцианская доктрина зажимает человеческую мысль в рамки обязательного поучения. В качестве аргумента В. М. Алексеев приводит небольшую легенду, отражающую полемику двух миропониманий – конфуцианства и даосизма: «Конфуций, отправившись странствовать, свиделся в уделе Чжоу с Лао-цзы. Лао-цзы сказал, что человек, идущий с миром, в мире и утонет. Конфуций ответил, что тот, кто бежит от людей, – бежит к животным» [1, с. 132].

В качестве примера из западноевропейской ориенталистики можно привести Алана Уотса. Для британского ученого путь освобождения, который предлагается на Востоке, состоит в освобождении от социальных условностей. Поэтому из китайских учений его в первую очередь привлекает даосизм. Конфуцианство же, по его мнению, «несмотря на его несомненные достоинства, было схоластической, ритуальной и чисто теоретической концепцией социального порядка без малейшего интереса к порядку природы» [5, с. 73]. Гуманизм конфуцианства заключается в выдвижении идеалов гуманности и совершенной личности на первый план. А. Уотс в связи с этим отмечает, что «во главе всех добродетелей Конфуций поставил не праведность (и), а человечность (жэнь), которая представляет собой не столько благожелательность, как ее часто понимают, сколько способность быть всецело и искренне человеком – хотя это качество Конфуций отказывается определять во многом подобно тому, как Лао-цзы не желает определять Дао» [4, с. 124].

Подобный гуманизм имел для Чжуан-цзы во многом натуралистический характер, поскольку примером для подражания были Космос и Природа в их непосредственной данности. В натуралистическом гуманизме даоса детерминантом выступает кардинальное изменение внутренних мировоззренческих и психологических установок человека. Ставя эти цели во главу угла, отвергаются правила поведения, поскольку человек становится нравственным естественным образом, самопроизвольно, по мере усвоения данных установок. Таким образом, Чжуан-цзы развивает то же самое, что и предлагалось основателем конфуцианства, но было зачеркнуто его ретивыми учениками – книжниками, верными букве, но не духу учения.

Чжуан-цзы резко негативно относится и к культуризирующей миссии конфуцианских норм «ли», утверждая, что все беды, с которыми сталкивается личность, происходят именно из-за следования подобным правилам [2, с. 90]. Чжуан-цзы выступает как убежденный сторонник насильственного влияния конфуцианских правил на человека. Конфуцианство само обостряет чувство собственного «Я», переживающего совершаемое над ним насилие, само провоцирует проблему личности, отчуждающей себя от своего естественного начала и противопоставляющей себя всему окружающему миру. Человеческое «Я», хочет оно этого или нет, является результатом развития и социализации индивида. Сначала оно становится средством самоконтроля, а после этого – мощным средством социального контроля. Таким образом, личность, подвергнутая насилию правил «ли», вместе с тем, есть продукт этого насилия. Поэтому конфуцианские правила, желая подавить эгоцентризм и анархические тенденции в человеке, наоборот, усиливают их.

Выводя на передний план мир чудес и воображений, Чжуан-цзы выступает сторонником возврата человека к своему естественному состоянию через слияние с природой, делая выпад против конфуцианства – за его попрание идеи естественности жизни и сознательной простоты.

Переоценка привычных норм и ценностных ориентиров внесла в трактат много нового, но главное – эти идеи стали толчком для развития китайской мысли в совершенно новом направлении. Новые идеи послужили ключом к выработке на базе богатой китайской культуры совершенно новых, иных по содержанию понятий, представлений, принципов и оценок.