Писатели середины и конца XIX века остро ощущали приближающийся неминуемый конец эпохи дворянских гнёзд, и потому в произведениях данного периода особенно ярко прослеживается меланхолический лирический подтекст, служащий для создания специфического настроения отрадно-ностальгической грусти.
В этом ключе особенно выделяются такие писатели, как И. С. Тургенев, А. Ф. Писемский, И. А. Гончаров, ну и, конечно же, А. П. Чехов, которого всегда, как никого другого, интересовали и тревожили проблемы исторического развития русского общества. В связи с этим, автор, как и все вышеперечисленные, затрагивает тему дворянских гнёзд в своём творчестве.
Если провести параллель между его произведениями, такими как «Дом с мезонином», «Чужая беда», «Крыжовник», «В родном углу», «Вишнёвый сад» и др., сразу бросается в глаза образ, присущий всем этим произведениям, а именно образ дворянского гнезда. Писатель привносят новую ноту в литературу того периода, выступает настоящим «экспертом» дворянства, увековечивая традиции, обычаи и основы этого класса. Несмотря на чёткое осознание им шаткости и несостоятельности данного сословия как класса, несмотря на понимание и признание им того, что дворянство уже давно изжило себя и находится на самом пике декаданса, он всё же глубоко переживает уход дворянских традиций и устоев, с трудом воспринимает распад ранее незыблемых основ семей – поместий, и всё это отчётливо отображается в его произведениях.
Место действия в них весьма разнообразно: это и театр, и вокзал, и церковь, и водяная мельница, и кабинет врача, и дом лесника, и баня, и помещение суда, и трактир, и маленький городок, и улица села, и просто жилые комнаты городского жилища и т. д. Среди этого разнообразия локусов отдельного внимания заслуживают усадьба и дача.
Со второй половины 1880-х годов Чехов в своих произведениях всё чаще и чаще изображает усадьбу, похожую на ту, где некогда жил он сам. Такая частотность употребления образа усадьбы в произведениях писателя позволяет с уверенностью утверждать, что в последний период своего творчества Чехов считал усадьбу наиболее актуальным и подходящим для происходящих событий и времени местом.
Важную роль в раскрытии сущности дворянских имений в творчестве Чехова играет символика, или же образы-символы.
Наиболее яркими образами-символами дворянских гнёзд являются дом, сад, парк, картина, книга, выступающие частями единого целого – усадебного мира. Дворянские усадьбы рисуются словно по некому макету, каждое «гнездо» – словно копия реального дворянского поместья. В своих произведениях Чехов сначала преподносит нам дом, описывая его архитектурные нюансы и изящества, затем писатель плавно переводит внимание читателя на сад, непременно с беседками, затем идут пруд, парк, зачастую с липовыми аллеями, являющимися своего рода обязательными атрибутами дворянской жизни. После читателю предоставляется возможность более подробно познакомиться с предметами интерьера, обихода и традициями обитателей этих поместий.
Однако у Чехова дворянские гнёзда довольно часто предаются разрушению, а то и попросту стираются с лица земли, как, например, в рассказе «Чужая беда»:
«– А это что там за башня со шпилем?
– Это флигель для гостей, – ответил Михайлов.
– Как-то некстати он торчит. Мы его сломаем. Вообще тут многое придётся сломать. Очень многое!» [8, с. 51].
В пьесе «Вишнёвый сад» разрушение старого «гнезда» и вовсе предстаёт перед читателем, как некая спасительная сила, являясь единственным возможным решением для продолжения жизни хозяев в нём. Вот как об этом говорит Лопахин: «Одним словом, поздравляю, вы спасены. Местоположение чудесное, река глубокая. Только, конечно, нужно поубрать, почистить… например, скажем, снести все старые постройки, вот этот дом, который уже никуда не годится, вырубить старый вишнёвый сад…» [6, с. 134].
Жилище играет роль защитника от губительно влияющей внешней среды для его обитателей, представляет собой ядро всего дворянского быта в целом. Именно поэтому дом является наиболее значимым образом-символом дворянских гнёзд. Однако, несмотря на его доминирующее значение, в большинстве анализируемых в настоящем исследовании произведениях дома не представляют собой что-то объёмное и могущественное, а скорее наоборот выглядят достаточно ветхо и запущенно. Как, например, в рассказе писателя «Чужая беда»: «Сначала он увидел большой каменный дом старинной тяжелой архитектуры с гербами, львами и с облупившейся штукатуркой. Крыша давно уже не была крашена, стёкла отдавали радугой, из щелей между ступенями росла трава. Всё было ветхо, запущено…» [8, с. 51]. Ветхость и шаткость свойственна и дому Белокурова в «Доме с мезонином». Вот как он описывается в этом рассказе: «Тут всегда, даже в тихую погоду, что-то гудело в старых амосовских печах, а во время грозы весь дом дрожал и, казалось, трескался на части, и было немножко страшно, особенно ночью, когда все десять больших окон вдруг освещались молнией» [6, с. 40].
Однако тлением оказывается охвачен не только дом, но и весь уклад дворянско-патриархальной жизни, символом которого он и является. Одна эпоха, как это ни печально, сменяется другой, для которой идеалы предыдущей не представляют собой никакой ценности, не имеют авторитетности.
Сад – следующая неотъемлемая часть усадебного мира, та часть, которая выполняет связующую функцию дома с внешним миром. Он выступаем неким посредником, который отделяет мир благополучия, тишины и покоя от всего чужого и потустороннего.
Сад фигурирует в каждом усадебном произведении Чехова. Однако если, например, Писемский в своём романе «Тысяча душ» предлагает нам своеобразный эталон сада, а И. А. Гончаров в романе «Обыкновенная история» рисует нам настоящую, говоря словами Адуевой, «благодать» [2, с. 37], то Чехов всё чаще и чаще изображает запущенные, старые и заброшенные сады. Вот, например, каким предстаёт перед читателем сад в рассказе писателя «Дом с мезонином», где старость и запущенность являются главными описательными характеристиками сада: «Было тихо, темно, и только высоко на вершинах кое-где дрожал яркий золотой свет и переливал радугой в сетях паука. Сильно, до духоты пахло хвоем. Потом я повернул на длинную липовую аллею. И тут тоже запустение и старость; прошлогодняя листва печально шелестела под ногами, и в сумерках между деревьями прятались тени. Направо, в старом фруктовом саду, нехотя, слабым голосом пела иволга, должно быть тоже старушка» [6, с. 40]. Таким же представляется читателю сад и в рассказе «В родном углу», где он даже называется «чудовищем» [8, с. 74], способным поглотить человеческую жизнь: «Сад, старый, некрасивый, без дорожек, расположенный неудобно, по скату, был совершенно заброшен: должно быть, считался лишним в хозяйстве. Много ужей. Удоды летали под деревьями и кричали — «у-ту-тут!» таким тоном, как будто хотели о чём-то напомнить. Внизу была река, поросшая высоким камышом, а за рекой, в полуверсте от берега, — деревня» [8, с. 74].
Так, забытым становится место, являющееся некогда хранителем тайн и семейных секретов, свидетелем многих сцен и сокровенных разговоров. Сначала теряют свою прежнюю силу и значение дом и сад, а затем и целое сословие, превращаясь лишь в воспоминание.
Усадебный мир у Чехова обладает такими неотъемлемыми чертами, как естественность, достоверность, а самое главное – патриархальность. Причём эта категория воспринимается писателем не только в современном аспекте, когда «патриархальный» означает «такой, как в старину, верный старым традициям, чуждый новой культуре, консервативный» [1, с. 787]. Кроме этого, патриархальность у Чехова зиждется на исконном почитании семьи и дома. Многие герои в произведениях писателя с трудом переживают свою оторванность от родного очага: безупречная жизнь невозможна вне его, что хорошо изображено в рассказе писателя «У знакомых»: «Клянусь вам, – продолжала она, останавливаясь среди комнаты; голос её дрожал и из глаз брызнули слёзы, – клянусь вам всем святым, счастьем моих детей, без Кузьминок я не могу! Я здесь родилась, это моё гнездо, и если у меня отнимут его, то я не переживу, я умру с отчаяния» [7, с. 10], – так глубоко переживает приближающиеся торги, а вместе с ними и скорую разлуку с родным «гнездом» героиня рассказа Татьяна Алексеевна Лосева. Эту же мысль воспроизводит и Любовь Андреевна в «Вишнёвом саде»: «Ведь я родилась здесь, здесь жили мои отец и мать, мой дед, я люблю этот дом, без вишнёвого сада я не понимаю своей жизни, и если уж так нужно продавать, то продавайте и меня вместе с садом…» [6, с. 147]. Связана такая привязанность героев к поместью, вероятно, с тем, что лишь в родном имении они отрешаются от всех проблем, раскрепощаются и лишь в эти моменты живут полной гармоничной жизнью, в то время как жизнь за пределами родного «гнезда» заставляет их чувствовать себя не на своём месте, всё там кажется им чужим и посторонним.
Создаётся даже впечатление, что не только мир людей, но и животный мир какой-то неведомой силой привязан к родному уголку, сливаясь с ним воедино. Подтверждением этому служит отрывок из «Дома с Мезонином» Чехова: «Потом я повернул на длинную липовую аллею. И тут тоже запустение и старость; прошлогодняя листва печально шелестела под ногами, и в сумерках между деревьями прятались тени. Направо, в старом фруктовом саду, нехотя, слабым голосом пела иволга, должно быть тоже старушка» [6, с. 40]. Иволга, являясь «тоже старушкой», отлично вписывается в картину запущенного старого фруктового сада, и тем самым словно дополняет его. В рассказе «В родном углу» при описании сада вниманию читателя представляются удоды – птицы, прославленные своей склонностью к заботе о вырастивших их родителях. Так о них пишет Чехов: «Удоды летали под деревьями и кричали – «у-ту-тут!» таким тоном, как будто хотели о чём-то напомнить» [8, с. 74]. Вероятно, писатель не случайно выбирает именно этот вид птиц, ведь именно они могут напомнить о том, о чём все вокруг стали забывать, превращая всё вокруг в запустение.
Таким образом, очевидным становится то, что жители дворянских гнёзд живут в своём, ограниченном мире, со свойственными ему закономерностями. Однако такое существование их совершенно не угнетает и не утомляет, а даже наоборот, вполне устраивает. Более того, всё потустороннее их отталкивает, кажется чем-то страшным, всё потустороннее их пугает. Так, пространство во всех анализируемых в данной статье произведениях – не просто обычная грань, а своего рода отделение той самой категории патриархальности, о которой говорилось выше, от быта внешнего, постороннего, мира.
Итак, следование традициям, уважение старых порядков, почитание «отцов» – всё это в душе поместных дворян – неотъемлемые составляющие счастливой высоконравственной духовной жизни. Для жителей дворянских поместий невозможно нормальное существование без вышеперечисленных компонентов, невозможно гармоничное и духовное развитие.
Подводя итог всей статьи, следует отметить, что Чехов при создании образов дворянских гнёзд в своих произведениях в действительности регулярно обращается к символике, которая прекрасно отражает всё богатство, красоту и традиции усадебного мира. Но стоит также отметить, что именно эти образы-символы и выявляют упадок всего дворянского сословия, именно они и знаменуют его гибель.
.png&w=640&q=75)
