Особенности правового регулирования заключения и исполнения смарт-контрактов: опыт Российской Федерации и зарубежных стран

Технологическая революция последних десятилетий привела к появлению принципиально новых форм социально-экономических взаимодействий, среди которых особое место занимают смарт-контракты – компьютерные алгоритмы, предназначенные для автоматического исполнения условий договоров без участия посредников. Интерес к ним обусловлен их возможностью трансформировать традиционные договорные отношения за счет повышения эффективности, снижения транзакционных издержек и минимизации рисков недобросовестного поведения сторон.

Правовые аспекты функционирования смарт-контрактов остаются недостаточно урегулированными, создавая неопределенность для участников сделок. Это препятствует широкому внедрению инноваций и требует разработки адекватных правовых механизмов защиты интересов сторон. В юридической доктрине сохраняется дискуссия о правовой природе смарт-контрактов: являются ли они техническим инструментом исполнения обязательств либо новой формой договора? Разрешение этой дискуссии важно для правильного понимания их места в системе гражданско-правовых институтов. Различные иностранные юрисдикции активно экспериментируют с регулированием смарт-контрактов. Анализ их опыта позволяет выработать оптимальные подходы для российской правовой системы. Таким образом, необходимость комплексного исследования правовых аспектов смарт-контрактов обусловлена как их практической значимостью, так и наличием существенных пробелов в их нормативном регулировании и теоретическом осмыслении.

Выбор темы обусловлен недостаточной доктринальной изученностью, наличием существующих пробелов, а также значимостью в связи с экономической перспективностью. Объектом исследования являются общественные отношения, возникающие по поводу регулирования смарт-контрактов в Российской Федерации и зарубежных странах. Целью настоящего исследования является рассмотрение правового регулирования вопросов заключения и исполнения, а также перспектив развития смарт-контрактов как объектов гражданского права в Российской Федерации и зарубежных странах. Данное исследование проводилось на основе сравнительно-правового метода научного познания.

Окунаясь в историю окончания ХХ века, идея смарт-контрактов была впервые предложена в 1994 году криптографом и юристом Ником Сабо. В своей статье «Smart Contracts: Building Blocks for Digital Markets» он описал концепцию программных протоколов, способных автоматически исполнять условия договора с использованием цифровых технологий [5].

Революционный прорыв произошел с появлением технологии блокчейн в 2008–2009 годах, когда Сатоши Накамото запустил криптовалюту «Биткойн» [1]. Изначально блокчейн «Биткойна» поддерживал лишь ограниченные скрипты, которые были далеки от полноценных смарт-контрактов, однако позже, в 2015 году, платформа Ethereum предоставила возможность создавать универсальные и сложные смарт-контракты благодаря своей виртуальной машине Ethereum Virtual Machine и языку программирования Solidity [3]. Так, например, доктринолог Бланк Д. А. подчеркивает, что именно это позволило смарт-контрактам стать ключевым элементом экосистемы блокчейна, применяемым в финансах, логистике, управлении активами и других областях [8, с. 46].

Рассматривая понятие смарт-контрактов в контексте российского законодательства, представляется, что на сегодняшний момент отсутствует единое и четкое юридическое определение понятия «смарт-контракт».

Чурилов А. Ю. трактует смарт-контракт как договорное соглашение, выраженное в едином волеизъявлении двух или более сторон, которое существует исключительно в распределенной сети, такой как блокчейн, в форме программного кода [19, с. 46].

Ученые Штыхлин М. П. и Сазонова В. А. в своем научном труде рассматривают смарт-контракт не как самостоятельную сделку или договор, а скорее как способ исполнения договорных обязательств, зафиксированных в традиционном или электронном договоре [20]. Кусаинова А. К. в свою очередь под смарт-контратком понимает компьютерную программу, основанную на технологии блокчейн или иной распределенной информационной системе, которая обеспечивает автоматическое исполнение условий договора при наступлении заранее определенных событий [17, с. 285].

Исходя из вышеперечисленных мнений, представляется верным наиболее полно определять смарт-контракты как особую договорную конструкцию, оформление и исполнение которой осуществляется через программный код, зафиксированный в блокчейне. Основной характерной особенностью смарт-контракта является его неизменяемость после записи и автоматическое исполнение взаимных обязательств между сторонами без необходимости дополнительного волеизъявления. В этом смысле смарт-контракт представляет собой юридически значимое соглашение, которое сочетает в себе традиционные признаки договора с технологическими возможностями автоматизации и криптографической защиты в цифровой среде [9, с. 154].

При этом правовое регулирование таких контрактов основывается на общих нормах гражданского права, регулирующих обязательства и договоры, с учетом специфики информационных технологий и электронного документооборота.

В Российской Федерации регулирование смарт-контрактов находится на стадии формирования, в то время как зарубежные юрисдикции демонстрируют различные подходы к их адаптации. Сравнительный анализ практик заключения и исполнения смарт-контрактов позволяет выявить общие тенденции, проблемные зоны и потенциальные пути развития правового регулирования.

Как было отмечено выше, в российском законодательстве отсутствует прямое определение смарт-контракта, что создает значительную правовую неопределенность. Однако отдельные аспекты их использования регулируются положениями Гражданского кодекса Российской Федерации. Несмотря на отсутствие единого подхода, смарт-контракт рассматривается не как самостоятельный вид сделки, а как инструмент заключения и исполнения традиционных гражданско-правовых договоров (купли-продажи, подряда, аренды). Это подтверждается позицией Банка России, который рассматривает смарт-контракты в качестве технического инструмента для интеграции в финансовые процессы, в том числе в инфраструктуру цифрового рубля.

Пилотные проекты в России демонстрируют потенциальные выгоды от использования смарт-контрактов в различных секторах экономики. Например, в логистике «Российские железные дороги» используют их для автоматизации грузоперевозок, что повышает прозрачность и снижает транзакционные издержки [18]. В финансовом секторе Альфа-Банк совместно с Газпромнефть и S7 Airlines и «Газпромнефть-Аэро» реализовал смарт-контракт для автоматизации процесса оплаты авиационного топлива, где резервирование и списание средств происходило мгновенно и без ручного вмешательства [7].

Обращаясь к вопросам зарубежного регулирования, заключения и исполнения смарт-контрактов, особое внимание стоит уделить подходам Европейского союза и Великобритании, которые демонстрируют более прогрессивные и структурированные механизмы регулирования смарт-контрактов, ориентированные на их интеграцию в международную торговлю.

В Европейском союзе создано Европейское блокчейн-партнерство, объединяющее 22 страны для разработки общеевропейской блокчейн-инфраструктуры [4]. Ключевой акцент делается на межгосударственной гармонизации и разработке стандартов, которые обеспечили бы юридическую силу смарт-контрактам и разрешали коллизионные вопросы в трансграничных сделках. Эстония, как один из лидеров цифровизации, интегрировала блокчейн-технологии в свою систему e-Residency, позволяя цифровым резидентам учреждать и управлять компаниями с использованием смарт-контрактов [2].

Великобритания заняла лидерскую позицию в области правового обеспечения смарт-контрактов. В ноябре 2021 года был представлен официальный документ «Smart legal contracts Advice to Government», который заложил основу для дальнейшего регулирования [6]. Британский подход характеризуется прагматизмом: вместо создания отдельного закона о смарт-контрактах, акцент делается на адаптации существующих правовых доктрин и принципов «common law» к новым технологическим реалиям.

Рассматривая более близкие исторически и по духу правовые системы стран Содружества Независимых Государств, стоит отметить, что в абсолютном большинстве у них полностью отсутствует правовое регулирование смарт-контрактов. Однако в национальных правовых системах существуют нормы, позволяющие интегрировать смарт-контракты в существующие гражданско-правовые отношения через регулирование электронных сделок и документов, цифровой подписи и цифровых активов [11, с. 39].

В Республике Казахстан нет прямого определения смарт-контракта в законодательстве. Закон «О цифровых активах в Республике Казахстан» регулирует оборот цифровых активов и майнинг, но не содержит специальных норм о смарт-контрактах [14]. Смарт-контракты могут рассматриваться как электронные сделки, если они соответствуют требованиям законодательства о формах сделок и электронных документах. Для полноценного правового регулирования требуется корректировка норм о расторжении, изменении и разрешении споров по смарт-контрактам.

В Узбекистане прямого понятия «смарт-контракт» в законодательстве также не закреплено. Законы «Об электронном документообороте», «Об электронной цифровой подписи» допускают признание юридической силы за действиями, совершенными в цифровой среде [15, 16]. Если смарт-контракт содержит признаки сделки (волеизъявление сторон, согласование условий и предмета), он может быть признан действительным.

Единственная страна-участница Содружества Независимых Государств, в которой содержится прямое регулирование смарт контрактов, – это Республика Беларусь. Смарт-контракты в Беларуси получили правовое закрепление благодаря Декрету Президента № 8 «О развитии цифровой экономики» [10], который установил специальный правовой режим для резидентов Парка высоких технологий, сделав Беларусь первой страной на постсоветском пространстве, официально признавшей юридическую силу смарт-контрактов. Согласно пункту 5 Декрета № 8, смарт-контракт определяется как программный код, функционирующий в блокчейне или иной распределенной информационной системе для автоматизированного совершения/исполнения сделок или иных юридически значимых действий. Выявлено, что особенностью белорусского подхода стало признание программного кода заключенным договором при соблюдении следующих условий: использование резидентами, соответствие видов деятельности, разрешенных положением, соблюдение требований к идентификации сторон.

Юридическая конструкция сочетает элементы традиционного договора (волеизъявление сторон) с автоматизмом исполнения. При этом код признается формой выражения условий сделки, равнозначной письменному документу. Действие Декрета № 8 распространяется исключительно на резидентов Парка высоких технологий, что создает замкнутую правовую среду для экспериментов с технологией.

К спорным или «проблемным» вопросам данного регулирования можно отнести коллизию автоматизма и пороков воли (код не учитывает заблуждение, обман или угрозу при заключении сделки), а также проблему ничтожных сделок (автоматическое исполнение контракта, признанного судом недействительным).

Текущее регулирование требует расширения на другие сферы экономики. Критику вызывает избыточная привязка к конкретным технологиям (блокчейн), тогда как мировая практика движется к регулированию автоматизированных сделок в целом [13, с. 57]. Перспективы развития связаны с планами распространения режима на банковский сектор и созданием гибридных контрактов, сочетающих элементы традиционного договора и программного кода. Однако для полной интеграции в правовую систему требуется решение вопросов с доказыванием, исполнительным производством и межотраслевой гармонизацией законодательства.

Как можно заметить, внедрение смарт-контрактов сталкивается с рядом серьезных правовых и технических проблем. Современное законодательство многих государств не учитывает специфику смарт-контрактов, что создает правовые риски для участников экономических отношений. Основные проблемы заключаются в следующем:

• неопределенность правового статуса – отсутствие легального определения порождает вопросы о том, какие именно технологические решения могут быть квалифицированы как смарт-контракты и как они соотносятся с понятием договора в гражданском праве;
• проблема ответственности за ошибки в коде – в случае сбоя или ошибки в программном коде неясно, кто несет ответственность – разработчик, платформа или стороны договора. Традиционные конструкции гражданской ответственности за ненадлежащее исполнение обязательств могут оказаться неприменимыми;
• налогообложение и отчетность – фискальные органы не дают четких разъяснений по вопросам учета и налогообложения операций, автоматически исполняемых смарт-контрактами;
• невозможность изменения и отмены – принцип «код – закон» (code is law) и необратимость исполнения создают риски, связанные с ошибочными или мошенническими сделками, которые практически невозможно отменить;
• недоверие пользователей – недостаточная осведомленность общественности относительно надежности технологии блокчейн снижает уровень доверия к таким контрактам [12, с. 431];
• вопросы юрисдикции – поскольку технология блокчейн децентрализована, возникает проблема выбора применимого права и места рассмотрения спора;
• вопросы соответствия традиционным правовым принципам – соответствие требований смарт-контрактов таким доктринам, как добросовестность поведения сторон, возможность расторжения договора в изменившихся обстоятельств и защита прав слабой стороны (например, потребителей);
• доказывание и установление фактов – в случае судебного спора возникает сложность доказывания обстоятельств исполнения контракта, так как записанный в блокчейне код может не отражать всю полноту договоренностей сторон, особенно если они были достигнуты в оффлайновом режиме.

В связи с изложенным предлагаются следующие пути решения обозначенных проблем. Для преодоления правовой неопределенности в России необходима последовательная законодательная реформа, которая может включать следующие меры:

• введение легального определения смарт-контракта в Гражданском кодексе Российской Федерации – целесообразно использовать широкое определение, фокусирующееся на его функциональной составляющей – компьютерном алгоритме, предназначенном для автоматического исполнения обязательств при наступлении определенных условий, записанных в коде;
• закрепление императивных правил об ответственности за ошибки в коде – необходимо установить презумпцию ответственности разработчика платформы или программиста за ущерб, причиненный дефектами кода, если иное не предусмотрено соглашением сторон;
• разработка специальных налоговых правил для операций, осуществляемых с помощью смарт-контрактов;
• создание «регулятивных песочниц» для тестирования смарт-контрактов в различных секторах экономики под контролем Банка России и Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации;
• создание механизма принудительного исполнения смарт-контрактов в рамках судебной системы, с возможностью обращения к специализированному арбитражу для разрешения споров;
• установление международного сотрудничества в области стандартизации технических требований к смарт-контрактам, упрощение процедуры признания решений иностранных судов и исполнительных документов.

Учитывая трансграничный характер технологии, предлагается активно участвовать в разработке международных стандартов и соглашений, в том числе в:

• принятии международных конвенций – поддержка инициатив по созданию международных конвенций, регулирующих вопросы юрисдикции, применимого права и признания смарт-контрактов в трансграничных отношениях;
• развитии арбитража и онлайн-разрешения споров – создание специализированных арбитражных институтов и платформ, ориентированных на рассмотрение споров, возникающих из смарт-контрактов, что позволит обойти многие процессуальные сложности национальных судов.

Кроме того, стоит отметить, что для снижения рисков, связанных с ошибками и негибкостью, необходимо продвижение отраслевых стандартов и типовых протоколов:

• разработка типовых «юридически обогащенных» смарт-контрактов – внедрение моделей, которые соединяют машиночитаемый код с юридически значимым текстом договора на естественном языке, что облегчит интерпретацию условий судами и сторонами;
• создание открытых библиотек проверенного кода: инициирование разработки репозиториев смарт-контрактов, аудированных как с технической, так и с юридической точки зрения, для использования в стандартных ситуациях;
• внедрение механизмов «аварийной остановки» и арбитража: программные протоколы должны предусматривать возможность приостановки исполнения и вмешательства третьих лиц (арбитров, судей) в предусмотренных законом случаях (например, при явной ошибке или мошенничестве).

Указанные меры позволят не только адаптировать технологии смарт-контрактов под существующие правопорядки, но и упростить их заключение, исполнение, изменение и расторжение.

Таким образом, анализ правового регулирования заключения и исполнения смарт-контрактов России и зарубежных странах выявляет существенную фрагментарность и разнородность подходов, обусловленную различиями в уровне цифровизации и приоритетах национальных законодателей. Зарубежный опыт, в частности подходы Великобритании и Европейского Союза, демонстрирует важность прагматизма, гармонизации правил и адаптации существующих правовых институтов. Единственной страной Содружества Независимых Государств со специальным правовым режимом для смарт-контрактов остается Беларусь, где программный код был признан формой договора. Ряд выявленных национальных и международных проблем в сфере смарт-контрактов требует тщательной проработки. Предложенные варианты решения возникших вопросов могут быть положены в основу нормативного регулирования как в России, так и в международном сообществе.