Легитимность и исключение: два образа правопорядка в философии права Ганса Кельзена и Джорджо Агамбена

Сравнительный анализ концепций легитимности и легальности в работах Ганса Кельзена и Джорджо Агамбена, подкрепленный прямым обращением к тексту «Чистого учения о праве» [4, с. 373-377], раскрывает две фундаментальные герменевтические стратегии, исходящие из противоположных пониманий того, где следует искать основание правопорядка: в логической норме или в учреждающем её исключении.

Учение Кельзена, как классический образец юридического неокантианства, предлагает имманентную интерпретацию права, цель которой – обнаружить и описать его внутреннюю логическую структуру. Ключевые положения его теории, подробно развернутые на указанных страницах, таковы:

1. Принцип легитимности и его революционное ограничение. Кельзен четко определяет «принцип легитимности», согласно которому «нормы правового порядка действительны до тех пор, пока их действительность не прекращается в соответствии с предписаниями этого правового порядка» [4, с. 373-374]. Однако этот принцип наталкивается на предельный случай – революцию, которая представляет собой «нелегитимное, то есть не в соответствии с предписаниями конституции, изменение этой конституции или ее замена другой» [4, с. 374]. Этот момент является критическим для его системы: легитимность, основанная на формальном соответствии, терпит крах перед лицом успешного нарушения самих её оснований.
2. Смена основной нормы как смена горизонта интерпретации. Объясняя феномен революции, Кельзен делает решающее утверждение: «С вступлением в силу новой конституции изменилась основная норма» [4, с. 375]. Это не означает, что старая норма была «неправильной»; это означает, что изменилась сама предпосылка, позволяющая интерпретировать социальные акты как правовые. Если раньше юрист исходил из нормы «Следует подчиняться установлениям монарха», то теперь его интерпретационной рамкой становится норма «Следует подчиняться установлениям республиканской конституции». Содержание многих законов может остаться прежним, но «их основание действительности... изменилось» [4, с. 375]. Таким образом, основная норма – это не содержание, а форма интерпретации, гипотетический ключ, который позволяет увидеть в хаосе социальных фактов осмысленный правопорядок.
3. Эффективность как условие, но не тождество действительности. На этих страницах Кельзен дает развернутое обоснование своего знаменитого тезиса. Он отвергает как идеализм, полностью отрывающий право от реальности, так и реализм, отождествляющий его с эффективностью. Его решение – диалектично: «действенность... является условием действительности, но не есть сама эта действительность» [4, с. 376]. Право не может существовать без эффективной власти («право... не может существовать без власти»), но оно «не идентично с властью». Право, по Кельзену, есть «определенный порядок (или организация) власти» [4, с. 377]. Эффективность – это тот социальный фундамент, который позволяет нормативной системе сохранять свою действительность, но не является её источником. Источником остается основная норма.

Если Кельзен предлагает интерпретацию, работающую внутри правового поля, то Агамбен разрабатывает трансцендирующую герменевтику, цель которой – вскрыть то, что это поле делает возможным, – «состояние исключения»:

1. С точки зрения Агамбена, кельзеновский «принцип легитимности» и смена основной нормы через революцию – не просто описание юридической логики, а симптом гораздо более глубокой проблемы. Для Агамбена революция – не исключение, а наиболее яркое проявление изначальной природы суверенной власти, которая всегда основана на способности приостановить право, чтобы учредить его заново. То, что Кельзен описывает как смену логической предпосылки, Агамбен видит, как акт учредительного насилия, создающего новую «зону безразличия» между правом и жизнью.
2. Агамбен акцентирует, что подлинное основание права лежит не в норме, а в её приостановке. В состоянии исключения, этом парадоксальном пространстве, где право бездействует, но правопорядок сохраняется, и происходит захват «голой жизни». Кельзеновское различение действительности и эффективности здесь рушится: в «зоне безразличия» сама приостановка права эффективна для производства подконтрольной жизни. Легитимность, таким образом, покоится не на логическом соответствии, а на изначальном исключении, которое включает жизнь в сферу суверенного решения.
3. Герменевтика политической теологии. Агамбен, в отличие от Кельзена, ищет основание права не в логике, а в археологии [1, 2]. Его интерпретация обращается к фигурам auctoritas и potestas, римскому iustitium, чтобы показать, что современные механизмы управления являются секуляризованными формами теологических концептов. Для него состояние исключения – это не юридическая категория, которую нужно вписать в систему (как у Шмитта, а вслед за ним и у Кельзена, через фигуру суверена), а «иное» права, пространство аномии, которое право пытается, но не может до конца присвоить.

Таким образом, оба мыслителя придают интерпретации конституирующую роль, но их герменевтические проекты радикально различны.

Кельзен предлагает герменевтику системности. Его теория – это инструмент для легитимации и стабилизации правопорядка через его логическую реконструкцию. Основная норма – это инструкция для юриста, предписывающая, как следует читать правовой материал, чтобы увидеть в нем связное целое. Революция в этой модели – это смена инструкции, вызванная тем, что старый материал перестал быть социально эффективным.

Агамбен практикует герменевтику исключения. Его метод – это инструмент критики, направленный на демистификацию. Он показывает, что кельзеновская «основная норма» и «легитимность» – это философско-правовые фикции, маскирующие изначальное насилие суверенной власти, которая решает, что есть жизнь, лишенная политической формы («голая жизнь»), и, следовательно, что может быть включено в правовое поле через её исключение.

Их диалог – это спор между двумя типами рефлексии: одна видит в праве автономную систему смыслов, подлежащую очищению и систематизации, а другая – политическую машину, чью работу можно понять, лишь интерпретируя её изнанку – те зоны молчания, приостановки и исключения, где её фундаментальные механизмы обнажаются в своей неприкрытой силе. Для Кельзена право – это порядок, спасающий от хаоса власти; для Агамбена – это форма, которую этот хаос принимает для своего самосохранения и расширения.

Проведенный сравнительный анализ концепций Кельзена и Агамбена позволяет сделать вывод о существовании двух несовместимых, но фундаментальных способов понимания основания права. Кельзеновский проект представляет собой попытку обоснования права из него самого, где «основная норма» выступает формальным условием легитимности, позволяющим интерпретировать социальную реальность как осмысленный и связный правопорядок. В этой модели революция и эффективность – это внешние, хотя и необходимые, условия для смены горизонта интерпретации, не отменяющие саму нормативную логику.

Напротив, агамбеновская критика направлена на демистификацию этой логики. Она демонстрирует, что кельзеновская легитимность покоится на невысказанном основании – «состоянии исключения», которое представляет собой не внешнюю угрозу праву, но его имманентную структуру. Именно в акте суверенного решения о приостановке права, в создании «зоны безразличия» между правом и жизнью, и производится та «голая жизнь», которая затем становится объектом управления в рамках легального порядка.

Таким образом, диалог между Кельзеном и Агамбеном – это не просто спор о юридических категориях, а столкновение двух парадигм правопонимания. Для Кельзена право – это, в первую очередь, логическая система, спасающая от произвола через самоограничение и иерархию норм. Для Агамбена право – это, в конечном счете, политическая машина, чья видимая упорядоченность является производной от изначального исключения и насилия. Если Кельзен предлагает юристу инструкцию по систематизации права, то Агамбен вручает критику инструмент для разоблачения той цены – в виде подчиненной жизни, – которую это право взимает за свой порядок.