А. Хэгерстрём выражал одну популярных тем эпохи конца XIX – начала XX вв., в которая знаменовала собой закономерный этап в эволюции критики рационалистического естественного права, отказа от любой метафизики как области спекулятивного мышления, а именно речь шла о роли ценностей в праве. В юридической и философской литературе повсеместно транслируется мысль о том, что категория ценностей должна разъясняться не метафизически, а с помощью социально-экономических аргументов.
С. Элиэсон, размышляя о роли и влиянии А. Хэгерстрёма на общественные науки, с одной стороны, подчеркивает принципиальную связь идейных оснований скандинавского правового реализма, шведской социально-демократической идеологии, так называемого функционального социализма, с его прагматизмом, смысл которого видится этому автору в «борьбе против метафизики и критике естественно-правовых представлений». «Уппсальская школа юридического позитивизма, - пишет С. Элиэсон, - характеризуется анти-идеалистическим пониманием установления морали с помощью силы» [4]. Однако, с другой стороны, автор удивлено сетует на то, что идеи Хэгерстрёма, несмотря на их влияние внутри Швеции, не приобрели заметной популярности за ее пределами. Это обстоятельство совершенно нетрудно объяснить. Скандинавская линии прагматизма и психологизма в философии и юридической науке не была каким-то новым интеллектуальным изобретением, которое появилось на самобытной и оригинальной основе. Можно вести речь о специфических оттенках, связанных с разъяснением национально-региональной критики распространения метафизики в правопонимании в скандинавской литературе, но никак не о существенном прогрессе в области юридической мысли. В основном вся юридико-реалистическая риторика в Швеции и Дании не более чем отголосок общеевропейских тенденций второй половины XIX – начала XX вв. И сегодня при анализе этого регионального направления юридической мысли присутствует по-прежнему, и даже углубляется, существенный недостаток, который проявляется в подмене объективного анализа аспектов преемственности и новизны некритическим восприятием, в том числе чужой, неглубокой риторики «локального патриотизма». Кроме того, сам по себе призыв к отказу от всякой метафизики не означает, что такой отказ «отрезвляет» правопонимание и модернизирует его, превращая в реалистическое. Ведь даже по общим и предварительным характеристикам становится очевидно, что принципиальный отказ от онтологической проблематики, явный имматериализм, характерный для сенсуализма, на базе которого строится психологический тип правового реализма, весьма специфически относится к вопросу о реальности и содержании опыта. Они в основном трактуются в контексте «мира ощущений» и иных субъективных психических переживаний, как более или менее упорядоченные формальные категории сознания. Это уже само по себе требует прояснения связи психологического реализма с познанием социальной правовой действительности. К этому прибавляется также и то, что скандинавский юристы активно использовали ссылки на некий иррационалистические и мистические характеристики психологической природы права.
Й. Бьяруп так характеризует общую задачу скандинавских правоведов-реалистов: они разделяли точку зрения, что «жизненно необходимо разрушить искажающее влияние метафизики на научное мышление в целом и юридическое мышление в частности, чтобы проложить путь для научного понимания важности права и юридической науки для жизни людей, живущих в государстве» [1, p. 1].
По мнению того автора, А. Хэгерштрём, для того чтобы реализовать указанную цель, сформулировал «натуралистический подход праву и юридическому познанию, которому в дальнейшем следовали его ученики из Швеции» [1, p. 1] – В. Лундштедт и К. Оливекрона. Взгляды А. Росса Й. Бьяруп относит к «логическому позитивизму». Как пишет, этот автор «натуралистический подход к праву должен приниматься в серьез, поскольку он не оставляет места для нормативности права и правопознания с точки зрения оснований для убеждений и действий» [1, p. 1].
А. Хэгерштрём в первую очередь категорически отрицательно отвечал на кантовский вопрос о возможности метафизики как науки. Поэтому следует совершенно отказаться от любых поисков будущей метафизики, которая будет иметь качества науки. Согласно шведскому философу, любая наука, согласно своей сути, относится к действительности, которую она пытается постичь или истолковать. В каждом научном суждении предполагается реальность того, о чем судят. Философским же понятиям и суждениям как раз недостает этого свойства, они оторваны от реальности. Они лишь имеют грамматическую форму высказываний и в действительности не относятся ни к чему конкретному.
А. Хэгерштрём объявил войну любой метафизике и философии, притом отыскивая ее не только в учениях отдельных философов, а практически повсюду - в обыденном сознании и в научных понятиях. Виновником всех бед в науке он видел именно метафизику. Поэтому именно нацеленность на всеобъемлющую борьбу с метафизикой следует рассматривать как визитную карточку философии рассматриваемого шведского ученого. Э. Кассирер справедливо отмечал, анализируя особенности философии Хэгерштрёма, что стремление объявить метафизику своим принципиальным врагом было популярным еще в период спада влияния гегелевской философии, но одной лишь нацеленности на такую критику явно недостаточно, чтобы понять действительный вклад Хэгерштрёма в философию права [3]. А. Хэгерштрём не просто отказывался признавать, что метафизические суждения могут быть доказаны или истинными, но объявлял их вовсе бессмысленными. Они, как утверждал шведский ученый, не более чем набор знаков, так как им не принадлежит никакое значение. Смысл положения в русле концепции Хэгерштрёма может быть установлен только путем применения метода верификации. А поскольку метафизические высказывания и положения не могут быть надежным образом верифицированы, значит их следует исключить из сферу имеющих определенный смысл. В этом стремлении, как и другие современники в лице венской школы и некоторых других, он демонстрировал установку на то, чтобы объявить философские проблемы «кажущимися». Такая характеристика встречается, например, у Карнапа [2].
Э. Кассирер отмечал, что Хэгерштрём «не является ни сенсуалистом, ни чистым эмпириком; напротив, он строгий рационалист» [2, s. 13]. Так, представители так называемого «венского кружка» исходили из того, что любая настоящая верификация положения, которое способно для этого, должна в конечном итоге предполагать возможность непосредственного или опосредованного отнесения к «данностям восприятия». Хэгерштрём также включает действительность и опыт в этот процесс. С одной стороны, он категорически отвергал любые высказывания об опыте, которые предполагают ссылку на некое «трансцедентальное» существование, лежащее вне его сферы. Но, с другой стороны, он утверждал, что опыт лишь тогда может выполнять свою функцию обоснования знания, если он в себе содержит изначальные, чисто логические моменты. Отсюда опыт понимался не как совокупность ощущений, а как некое всеобщее единство и как системная связь. Важно отметить, что познавательная ценность опыта в концепции Хэгерштрёма раскрывается как противоположность любым проявлением сенсуалистского позитивизма. Решающую роль в этом отношении имела позиция Канта о том, что «опыт возможен только через представление необходимой связи восприятий». На основе этой связи появляется другое свойство – определенность, которая образует отличительный и собственно конститутивный момент «реальности». В контексте концепции Хэгерстрёма чистый эмпиризм, который рассматривает чувственное ощущение как единственный источник познания реальности и таким образом снимает всякие логические ограничения, на которых основывается связь опыта, признается абсолютно противоречивой в себе системой [5].
Взгляды А. Хэгерштрёма наглядно продемонстрировали, что критика метафизики сама по себе не является чем-то специфическим и оригинальным, что позволило бы говорить о характере конкретной философской концепции. Однако в свою очередь в его взглядах продемонстрировано также и то, насколько по-разному критики метафизики ее понимают и разъясняют. Догматический эмпиризм, который ориентируется только на чувственный опыт, представляется Хэгерштрёму лишь вариацией «метафизического догматизма». Для шведского ученого главным было представление о том, что существует лишь одна действительность, которая совершенно независима от мыслящего субъекта. Эта действительность, невзирая на указанную независимость, наполняет все основные законы мышления, в особенности положение о тождестве и противоречии, и демонстрирует однозначную определенность и всеобщий рациональный порядок, так что мы ее соответственно должны рассматривать не как множество случайных эмпирических фактов, а как то, что, согласно своему собственному понятию, дает нечто реальное, т. е. «самодостаточное». Эта самодостаточность основывается не на каких-либо фактах, а имеет значение сама по себе и поэтому она не может осваиваться и разъясняться с помощью методов эмпирических наук. В работе «Принцип науки: логико-гносеологическое исследование» А. Хэгерштрём развил эту мысль еще более подробно, утверждая, что «реальность абсолютно известна», «понятие реальности, как идентичное самому себе, имеет в себе непосредственную действенность, что тоже самое, как если сказать, что оно есть абсолютное знание» [5, s. 54]. Э. Кассирер справедливо отмечал, что то, как трактует проблему реальности Хэгерштрём явно указывает на старую рационалистическую «онтологию», в особенности в том виде, как она представлена в сочинениях К. Вольфа. На первый взгляд трактовки реальности в концепции А. Хэгерштрёма чисто метафизические. Анализируя понятия, которые употребляются им для интерпретации онтологической проблематики, явно неадекватны их собственному значению. Существует мнение о том, что они находятся под ощутимым влиянием философии Гегеля. Так, например, А. Хэгерштрём писал, что «реальность – знание, в отличие от чисто фактической известности, и таким образом она есть абсолютное или действительное в себе понятие» [5, S. 89]. Наконец, на связь с проблематикой гегелевской философии указывает и такой призыв автора, как то, что «абсолютно значимый принцип тождества должен заключать в себе два понятия, которые идентично устанавливаются в их различии» [5, s. 89]. Да и сам шведский философ признавался, что используемые им термины в основном позаимствованы из философии субъективизма и метафизики. Правда, он комментировал это обстоятельство таким образом, что мол он по необходимости пользовался понятийно-терминологическим аппаратом критикуемой им метафизики для ее же критики.
.png&w=640&q=75)
