В 1879 г. Цительман обратился к коллективно-индивидуальной психологии. Его прежде всего интересовал вопрос о том, «какую роль в правовых нормах играют душевные состояния человека». Наряду с распространенным в его время, основанным на трансцедентально-идеалистической философии взглядом на человеческое мышление, сформированным Кантом, Цительман, рассматривая эмпирическую функцию отдельных элементов человеческого мышления, хотел придать контуры юридическим понятиям действия, воли и заблуждения. С этой целью Цительман подготовил для юридических научной общественности почти 200-страничный психологический трактат, в котором изложил психологические основы своей системы взглядов. При этом он делал три различия между представлениями и действиями [7, s. 183]: представления, которые включали только желаемое физическое движение («сознательная воля»), представления, связанные с последствиями действий («намерение»), и представления, которые «находились в более близкой или отдаленной причинно-следственной связи с актом воли» (мотив). В связи с этим Цительман различал заблуждение о собственном поступке, о последствиях его поступка и о мотиве, лежащем в основе легких рук [7, s. 393].
Как бы ни были полезны и ценны существующие психологические работы времени написания работы, он сам должен был формировать себе путь и «даже в психологической области». Спустя продолжительное время, почти полвека, в 1923 году он жаловался, что тогдашнее (1879 г.) психологическое учение «совершенно не предлагало того, что нужно юристу». Поэтому он закономерно считал себя призванным «внести ясность в психологические вещи посредством собственных размышлений» [1, s. 7].
Цительман смешал различные подходы к психологии своих современников. Его интерес первоначально вызвали попытки современной физиологии рефлекторно-физиологически воздействовать на действия и решения, связанные с нервными и мышечными движениями. Таким образом, он привлек физиологические труды Г. Модсли, а также элементы психофизики Т. Рехнера, в которых тот экспериментально измерял время нервной реакции. В 1873 году Фридрих Альберт Ланге занялся следующей темой: «Совместное действие очень многих и индивидуально взятых чрезвычайно слабых нервных импульсов должно дать нам ключ к физиологическому пониманию мышления» [5, s. 467]. Ссылаясь на Эстель Дю Буа-Реймонд, которая также стремилась разработать аналитическую механику всех жизненных процессов, Цительман, помимо процедуры расчленения понятий и использования экспериментальных результатов, в значительной степени опирался на «самоанализ» [1, s. 37], метод, который, в частности, пропагандировал Вильгельм Вундт, которого часто цитировал Цительман [6, s. 16-22].
Среди психологических исследований своего времени Цительман наиболее часто обращался к работам Лотце и его медицинской психологии. В последующем в 1923 году Цительманн отмечал, что Лотце, хотя и пользовался чрезвычайным уважением с его стороны, не давал тем не менее приемлемых ответов с точки зрения основной темы его исследований [1, s. 7].
В итоге при всей психологической направленности своих размышлений Цительман, похоже, испытал наибольшее влияние даже со стороны юристов. Это особенно верно в отношении широко цитируемой им системы философии права Людвига Кнаппа 1857 года [4], которой Цительман, по его собственным словам, обязан «самым восхитительным стимулом и наставлением» [7, s. 39].
Кнапп отличал действия от аффектов и рефлекторных движений тем, что первые вызывали сознательное мышечное возбуждение [4, s. 61], что, во всяком случае, было похоже на Цительмана [7, s. 48]. Основное различие Цительмана между сознательной волей, намерением и мотивом также аналогично вращалось вокруг активности и, следовательно, мышечной зависимости воли.
В разработке Цительманом психологических основ юридической науки значительную роли играли также работы Ю. Кирхмана, например, его сочинение «Основные понятия права и морали» [3].
Ю. Кирхман был сторонником естествознания как ведущей науки еще с 1848 года. В названном им самим «наивном реализме» Кирхман предложил аналогичные псевдо-психологические понятия, такие как определение желания как возбуждения «двигательных нервов соответствующих конечностей» [3, s. 7].
Отличительной чертой подхода Цительмана, помимо этих влияний, является то, что он в то же время дистанцировался от материалистических односторонностей. В только что процитированном хвалебном примечании к Кнаппу Цительман добавил, что, правда, он не склонен одобрять «высказывания Кнаппа, основанные на чисто материалистических основах» [7, s. 39].
Цительман отдельную главу посвятил «действию как эмпирическому целому». Он изложил здесь суть «чувство внутреннего сопротивления» психологическому расщеплению взаимосвязанных процессов. В этом контексте Цительман кратко остановился на важности эгоизма и для более подробной информации сослался на свой трактат по материализму в историографии [7, s. 175]. В этом трактате он сформулировал «руководящие принципы» своей научной жизнедеятельности. Трактат занимался вокруг, казалось бы, совершенно другого вопроса о том, в какой степени эволюционная теория Дарвина может быть жизнеспособной основой исторической науки.
Цительман при этом критиковал взгляды Фридриха Хельвальда «История культуры в ее естественном развитии до настоящего времени» [2]. Хельвальд, по мнению Цительмана, выражал «грубое натуралистическое направление» представлений о культуре, которому возражал Цительман следующим образом: «в борьбе за существование добро побеждает» [8, s. 527].
К. Мер пишет, что Цительман «борется именно за то, что Хельвальд хотел бы исключить из историографии. Он признавал себя сторонником образа мировой истории, основанной на нравственных принципах и имеющей телеологический характер» [1].
Еще в 1923 году, когда Цительман подчеркнул «психологическую роль эгоизма» в качестве сквозной схемы своей монографии о «заблуждении и юридических сделках», в той мере, в какой он уловил ее в своем эссе о материализме [1, s. 5], он ясно дал понять, насколько фундаментальными он считал эти высказывания для своего мышления. История человечества была телеологией добра. Частная автономия способствовала осуществлению добра, то же самое относилось и к свободно возникающему обычному праву.
Э. Цительман вводит религиозный аргумент [7, s. 235], который, надо сказать, в последующем совершенно аналогично использовался Л.И. Петражицким.
В связи с этим, хотя Цительман был явно ориентирован на эмпирические исследования, он никогда не упускал из виду метафизическую составляющую проблемы заблуждений. Не случайно в трактате о материализме он прямо отметил свои симпатии гегельянству: «Эгоизм и нравственность, первоначально, на первой ступени своего развития, проявляясь как самые грубые противоположности, становятся все более и более приближенными благодаря развитию содержащихся в них положений и в конечном итоге переходят друг в друга» [7, s. 523].
