Психологические теории права в истории немецкой и австрийской юридической мысли

Психологическое направление в юриспруденции в значительной степени связано с историей правовой мысли в немецкоязычном научном пространстве, прежде всего в Германии. Еще на рубеже XVIII-XIX вв. П. Фейербах сформулировал психологическую теорию принуждения [6] в области уголовного права.

П.Й.А. фон Фейербах справедливо относится к классикам науки уголовного права. Одной из главных тем его концепции уголовного права была идея об общей превенции. И поскольку его теория…, она обычно обозначается как теория психологического принуждения. Данная позиция рассматривается как так называемая относительная теория уголовного права, для которой наказание не является самоцелью, а подлежит оценки в связи с тем, насколько с его помощью обеспечивается предупреждение новых преступлений. Фейербах писал о всеобщем предупреждении, полагая, что угроза санкций, содержащаяся в законе, должна оказать на общество психологическое действие, отвращая от совершения преступлений. «Цель закона, писал Фейербах, поэтому сводится к следующему: кто имеет антигражданские (противоправные) склонности, будет психологически ограничен в том, чтобы определять свои поступки в действительности согласно этим склонностям» [2, s. 43].

Фейербах, так же как и Кант, полагал, что цель закона совпадает с целью государства, а именно предполагает разграничение сфер свободы людей. Эту задачу в состоянии решить только государство. Оказывая психологическое воздействие с помощью угрозы наказания, в душе потенциального преступника должен быть пробужден противоположный мотив, который должен подавить желание вмешаться в сферу свободу другого лица.

Смысл теории психологического принуждения тесно связан с целью закона и целью государства, обоснование которым Фейербах дает в работе «Анти-Гоббс».

У Фейербаха противопоставление права и морали выглядит значительно более контрастно, чем у Канта. Для последнего учреждение государства и обеспечение правового состояние являются требованиями разума, который имеет повсюду нравственную природу. Для Фейербаха понятие права имеет прежде всего субъективное значение, как «уполномочия» [3, s. 35]. Кант же понимал право как объективный порядок, который характеризуется требованиями и дозволениями, и который не содержит «дозволительных законов» [4, s. 201].

Существенное значение имело также различие в описании мотивации поступков. Согласно Канту, поступок, который совершается как следствие требования закона, является необходимым; поступок, который определяется другими мотивами, хотя при этом и выражает соблюдение закона, является правовым. Для Фейербаха право мыслиться исключительно как уполномочие, которое может содействовать для осуществления аморальных или морально безразличных поступков, или иначе, право допускает и дозволяет такие поступки. Поэтому целью уголовного права, согласно Фейербаху, признается обеспечение субъективных прав. «Государство может наказывать только за нарушения права… Основанием для наказательной власти государства является обеспечение осуществляемых прав» [2, s. 65].

По мнению Э. Цительмана, правовые понятия представляют собой такой тип понятий, которые встречаются как составная часть правового положения. Они включают в себя три вида: - первый вид правовых понятий представляют собой те, который право создает исключительно для себя и которые существуют именно в области права и нигде более; это «чисто юридические, чистые правовые понятия», такие как понятие обязательства, собственности, эмфитевзиса, новации и др.; - вторую группу правовых понятий образуют такие, которые имеют значение и силу также за пределами юриспруденции, которые не созданы юриспруденцией или, по крайней мере, не полностью созданы юриспруденцией. Внутри этой группы выделяются соответственно два вида: 1) либо право трансформирует фактическое понятие в юридико-техническое тем, что оно лишает фактическое понятие каких-то признаков или добавляет новые признаки, от наличия которых соответственно зависит юридическая релевантность соответствующего понятия. Например, лицо в юридическом и фактическом смысле, брак в отличие от продолжающегося сожительства; 2) право может воспроизводить и использовать без дополнительного превращения понятие в том объеме и форме, в которых оно предлагается самой жизнью. Этот метод, как полагал Э. Цительман, имеет большие преимущества. Такой подход позволяет правопорядку присоединиться к достижениям в развитии знаний и практики, притом без необходимости все время обновлять свои правовые нормы.

В связи с этим Цительман приводил пример исследований из истории юридического лечения безумия. «Нет ничего более нецелесообразного, чем если бы свод законов хотел установить характеристики того, когда следует принять безумие в юридическом смысле этого слова» [5, s. 101-102]. Решение по этому вопросу должно приниматься только врачом, который должен принять решение в соответствии с состоянием нынешних знаний. Это была также точка зрения римского права. Если сегодня патологический диагноз болезни совсем другой, не как в Риме, то соответствующий закон остался совершенно нетронутым, и все же он полностью соответствует сегодняшнему знанию, как во времена Рима. Понятие заблуждения в законе – это не что иное, как пустой сосуд, в который соответствующая специальная наука только что поместила содержимое, - заключал Э. Цительман [7, s. 18-19].

По мнению Э. Цительмана, именно так обстоит дело и с учением об заблуждении. «Право включает в себя большое количество психических вещей, не ограничивая их юридически. Чтобы прийти к правильным юридическим решениям в этих случаях, ничего не остается, как обратиться к психологии за советом» [7, s. 19]. «Что, например, является мотивом, право не определяет; итак, если (прямо или косвенно) есть определенные юридические последствия принуждения или ошибки, если они являются одним и тем же мотивом, наша первая задача – определить с помощью психологического исследования, когда принуждение или заблуждение действуют как мотив» [7, s. 19]. «С другой стороны, если право принимает понятие действия согласно психологическим признакам (сознательная воля!), то, опять же, это чисто психологический вопрос о том, когда действие можно считать наличным и в каких отношениях заблуждение может быть связано с действием. Поэтому, если юрист при обсуждении этих и смежных вопросов ведет себя чисто психологически и заранее не заботится о кодексе законов: таким образом, его исследование, тем не менее, в полном смысле этого слова, является исследованием на почве положительного права» [7, s. 19].

Таким образом, отмечал Цительман, если подходящим методом получения положительных правовых результатов следует считать то, что сущность психологических отношений и отношений, используемых в правовых актах, изучается чисто психологическим путем, то в то же время этот метод имеет еще более широкое значение. «Для всех времен и пространств эти психические вещи остаются одинаковыми; кроме того, ни одно широко развитое право не сможет избежать рассмотрения одного и того же. Какими бы разными ни были правовые последствия, которые индивидуальное положительное право связывает с психическими вещами: обсуждение этих вещей само по себе является общим для всех прав, и это не только работа по существующему праву, но и подготовительная работа для будущих законодательных органов» [7, s. 20].

Далее, рассуждая о характере современной ему психологии и возможностях использования соответствующих знаний непосредственно знатоками права, Цительман отмечал, что было бы просто и замечательно, чтобы юрист обращался к психологу и лишь заимствовал нужные ему результаты психологических исследований. Однако, как писал автор, это представлялось возможным лишь в логике, но не в психологии. «Меньше, чем в других науках, здесь есть кладезь твердых результатов, на которых можно продолжать развиваться, скорее, она начинается заново почти в каждом из своих представителей» [7, s. 21]. «Юристу нужны тончайшие различия, ему должны быть даны осязаемые критерии – психология вместо этого дает ему во много раз неточные, размытые и слишком общие описания. Отсутствие резкого различия также выражается в очень ощутимом и часто ощущаемом отсутствии твердой терминологии» [7, s. 21].

По мнению Д.Д. Гримма, в основе правовых взглядов Цительмана лежит «плохо понятая теория познания» Канта [1, с. 19].

Цительман физическое и логическое рассматривал с точки зрения закона причинности, в единстве, что вызывало критику феноменологов, которые стремились последовательно и принципиально отделить эмпирическое и причинное от чисто логического. Эта критика была традиционной для своей эпохи. Гримм был прав в том, что с позиции чисто логического понимания права, характерного для логико-гносеологической тенденции кантианства или объективного идеализма феноменологии в духе Гуссерля, представления Цительмана были ближе даже не столько чисто психологическому направлению, в том числе берущему начала от Канта, а юмистскому, которое исходило из постулата единства логического и психологического, а логику рассматривало как раздел психологии.