ХХ век ознаменовался ментальным кризисом постриторической формации и сопровождался отходом от позитивизма и связанного с ней Я-ментальностью и установлением новых тенденций. Одним из примечательных событий было возникновение "новой риторики", которая проявила особый интерес к фигуре Другого. Распространение подобного диалогизма способствовало появлению нового интеллектуального направления, связанного с поворотом к онтологической проблеме самоидентификации и личного бытия и преодоления метастратегии общественного разногласия. Подобные тенденции приобрели знаковый характер, охватили практически все сферы общественной жизни и нашли свое отражение в философии, религии, искусстве, науке, литературе [2, c. 118-119].
Последнее десятилетие характеризуется особым вниманием самых разнообразных исследователей к концепту "эмпатия". Все чаще и чаще он становится предметом рассмотрения в средствах массовой информации, в области литературы, бизнеса, медицины, нейрофизиологии, философии, права, как неотъемлемый элемент политических компаний, что свидетельствует о сложности и многоаспектности данного феномена, а его исследование приобрело междисциплинарный характер.
Эмпатия характеризуется как ответная эмоциональная реакция на состояние другого лица, базируется на их схожести или предполагает минимальное эмоциональное различие между двумя субъектами коммуникации, которые в той или иной степени разделяют положительные или отрицательные эмоции другого лица или группы лиц (групповая эмпатия)
По общему признанию многих исследователей, эмпатия, является фундаментальной составляющей нашей социальной и эмоциональной жизни, характерна для всей человеческой популяции и является ответной реакцией индивидуума на эмоциональное и когнитивное состояние другого лица. Несомненно, эмпатия онтологически присуща людям, коренится в самой природе человеческого существа и связана с проблемой выживания [11, p.1]. С раннего возраста она играет чрезвычайно важную роль в нашем взаимодействии с другими людьми, начиная от взаимодействия матери и ребенка, и связана с пониманием чувств и эмоциональных состояний других людей. Добавим к этому, что эмпатия – это наднациональный процесс и квалифицируется как межкультурная категория [7, p.1054].
Следует различать два тематически различных направления исследования эмпатии, а именно: неосознанное аффективное состояние воспринимающим другого лица, которое предполагает ответную эмоциональную реакцию сочувствия и сопереживания и иную альтернативу, связанную с рефлексией и осознанием эмоционального состояния другого, что требует участия когнитивных способностей со стороны воспринимающего субъекта [11, p. 8]. Важным основанием при этом должно быть осознание и приятие другого как отличного от воспринимающего лица (the self-other distinction). Эта способность видеть разницу между собой и другим является центральным и важнейшим компонентом исследований эмпатии. При том, что эмпатия носит эволюционный характер и биологически присуща в той или иной степени всем людям и отражает естественное желание откликнуться на схожие твоим переживания других людей, она представляет собой довольно неоднозначное явление и не всегда адресована только людям, но иногда и животным, например, домашним питомцам.
Важно также отметить, что, будучи продуктом биологического развития, эмпатия к тому же является следствием социализации и культурной эволюции человечества и потому может квалифицироваться как явление универсального характера, но проявляет себя дифференцировано, в зависимости от особенностей культурного контекста и исторического времени, а также от мотивационных оснований и степени социализации воспринимающего лица. Два человека, обладающие в равной степени способностью к эмпатии, в реальной жизни воспользуются ею по-разному. Наблюдатель должен быть, с одной стороны, способен и, с другой стороны, мотивирован разделить чувства другого (хотя и не всегда) с целью понять его эмоциональное состояние и впоследствии бессознательно или осознанно отреагировать. Для того, чтобы отреагировать в соответствии с ожиданиями другого, воспринимающий субъект должен задать себе вопрос о том, как бы он оценил эту ситуацию и повел себя, окажись он на месте другого (perspective taking) [13, p.3; 4, p.1]. Человек, не обладающий эмпатией, скорее всего не задастся подобным вопросом или не будет в состоянии ответить на него.
Замечено, что способность представить себя на месте другого по степени воздействия на воспринимающий субъект гораздо эффективнее, нежели спонтанная эмоциональная реакция и с большей вероятностью повлечет за собой сочувствие и сопереживание к другому, а также, возможно, и альтруистическое желание помочь в сложившихся неблагоприятных обстоятельствах (проявление симпатии). Говоря о культурном контексте, важно также и то, готовы ли люди, обладающие способностью к сопереживанию и сочувствию, к неосознанному или осознанному приятию аффективного или когнитивного состояния другого человека. В этой связи неизменно возникает вопрос, рассматриваем ли мы эмпатию как только бессознательное или осознанное сопереживание другому, или же мы не исключаем вероятностное развитие событий вследствие желания сопереживать другому по основаниям культурного свойства, например, диктуемого правилами действующей морали.
В реальной жизни сопереживание другому индивидууму требует известной степени открытости и независимости. В этой связи интересно отметить, что люди, склонные поддаваться влиянию других и некритично относящиеся к авторитетному мнению других, не всегда готовы оказать поддержку или сочувствие тем, кто в них нуждается, выбирая для себя спокойствие, стабильность и безопасность (конформизм).
Эмпатия (empathy) и мораль (ethos) являются уникальными, имманентными и безраздельными составляющими человеческой природы, но манифестируются в разных культурах и оцениваются по-разному в зависимости от внутренних, внешних и мотивационных причин [7].
Осознание сути эмпатии и её проявлений имеет несомненную важность для понимания природы социального и морального развития общества на определенном этапе его эволюции. Будучи социальным и моральным ответом, возникающим вследствие восприятия и понимания аффективного состояния другого, эмпатия является принципиально значимым элементом эмоционального опыта и играет важную роль в рамках социального взаимодействия (коммуникации), управляет нашими социальными преференциями и служит мотивационным основанием нашего морального развития [14 p.336; 10, p.3].
Исследования показали, что несовпадения собственных ощущений и эмоциональных реакций с таковыми других субъектов коммуникации могут оказаться полезными для прогнозирования будущих действий и планов, связанных с ними. Более того, осознание собственных чувств, как на когнитивном, так и бессознательном уровне, могут быть полезными для контроля собственных чувств и в случае необходимости позволят приостановить ответную реакцию эмпатического характера и тем самым защитить себя от разрушительного действия негативных эмоций. Эмоциональное регулирование играет важную роль в социальном взаимодействии и служит выражением адаптивной функции как в отношении отдельного индивидуума, так и целых видов.
В области социальной психологии удалось выявить несколько решающих факторов, которые могут быть полезны для идентификации роли эмпатии и её уровня в процессе коммуникации воспринимающего субъекта и другого лица. К ним следует отнести характер взаимодействия между двумя коммуникантами, уровень сочувствия и соучастия или же антипатии и неприятия воспринимающим сознанием другого, а также контекст, в котором происходит социальное взаимодействие [4, p. 2]. Другим межперсональным фактором, влияющим на эмоциональную реакцию сочувствия, служит эмоциональный опыт и состояние наблюдателя, которые могут видоизменяться под воздействием ряда социально-когнитивных факторов.
При исследовании эмпатии неизменно возникает вопрос о том, всегда ли она действенна и моральна. Естественно предположить, что индивидуум, воспринимающий жизнь как постоянную борьбу за выживание, в которой побеждает сильнейший, окажется безучастным к нуждам и чувствам других, особенно тех, кто принадлежит к слабейшим и неуспешным в социальном плане. Наряду с этим можно представить себе ситуацию, когда эмпатия используется в отношении близких или знакомых людей, совершивших неблаговидные действия, и может толковаться как фактор аморального поведения.
Изучение феномена эмпатии естественным образом ставит вопрос о том, что может служить мерой и значимостью эмпатии. При всем разнообразии существующих подходов к самому концепту и при наличии серьезных проблем, с которыми сталкиваются его исследователи в области социальной психологии, клинической психологии, бихейвеористики, когнитивистики и пр., на сегодняшний день остается без ответа вопрос о том, как именно воспринимающий субъект может объективно оценивать и постигать опыт другого лица с целью более глубокого понимания и сопереживания его жизненным проявлениям на разных уровнях человеческого бытия. Не вполне ясным до сих пор остается вопрос, нужно ли рассматривать ее как явление однопланового или многопланового порядка. Сторонники первого из обозначенных подходов, исключая их рассуждения о субъективности эмпатии и разнообразии возможных сценариев ответной реакции, оставляют этот вопрос без ответа. Хотя общеизвестно, что суть аффективной эмпатии кроется в мгновенной, спонтанной реакции на происходящие события, и по большей мере она проявляется в ситуации живой коммуникации. Другая группа ученых склонна рассматривать эмпатию как многоплановый и многоуровневый конструкт, исследование которого включает в себя как аффективный, так и когнитивный процесс.
Сегодняшнее представление об эмпатии дает ключ к пониманию этого феномена с использованием ряда когнитивных, аффективных и психологических механизмов, к которым можно отнести несколько уровней анализа, а именно: осознание эмоционального и когнитивного состояния другого, умение и желание чувствовать как другой, способность вообразить себя на месте другого в подобной ситуации, представить себе, что он думает и чувствует, сопереживать его страданиям, горечи разочарования. Следствием эмпатии при этом является симпатия, которая не является синонимом эмпатии, но квалифицируется как желание помочь другому лицу или поддержать его в трудной жизненной ситуации и разделить его страдания [7, p.1053]. Таким образом, эмпатия служит фундаментальным эмоциональным и мотивационным компонентом, который способствует возникновению симпатии и побуждает воспринимающий субъект действовать с позиции сопереживания.
Для более глубокого понимания природы эмпатии, а также условий и особенностей ее порождения в фикциональном пространстве, целесообразно обратиться к практике нарратологического анализа, ибо, как справедливо утверждает В.И. Тюпа "идентификация и самоидентификация субъекта невозможны вне нарррации, поскольку субъектом является тот, кому вменяется поступок" [3, с.121]. Поступок же всегда событиен и нарративно эксплицирован в тексте. Обычной практикой нарраратива является рассказывание историй, произошедших с субъектом рассказываемой истории или историй о других. Однако рассказывание непременно предполагает адресата наррации (т. е. вовлечение в акт коммуникации перцептивного сознания другого, а им может быть как сознание персонажей, так и сознание читателя.), что в свою очередь предполагает акт оценивания и возможность взглянуть на себя глазами другого. На фоне развёртывания повествуемой истории (нарративной стратегии) возникает чувство сопричастности и эмпатии/симпатии по отношению к описываемым субъектам историй и их поступкам [1, с. 92].
В области социальных, когнитивных наук и нарратологических исследований накоплен опыт понимания нарратива как некой области субъектности, реализуемой на уровне опыта проживания определенных событий в той ли иной нарративной форме и на уровне рефлексий, испытываемых субъектом в процессе их осмысления. Особенности протекания подобных процессов на сегодняшний момент описываются как сложные и динамично развивающиеся.
В этой связи можно встретить утверждение, что подобное рефлексивное осознание происходит с участием трёх уровней: уровня непосредственного взаимодействия, дистантного (прошлого накопленного) опыта) и опыта коммуникативного взаимодействия, в котором социальные императивы и ценности основываются на способности воспринимающего субъекта "примерить на себя" опыт реального или вымышленного лица [4, pp. 5-6]. Уровень непосредственного (контактного) взаимодействия предполагает немедленную сиюминутную реакцию, в то время как дистантный (прошлый опыт) описывает события как воспоминания о прошлом – реальные и относящиеся к внутренней жизни индивидуума (пролепсис), а также позволяет прогнозировать некий событийный ряд, относящийся к будущему (аналепсис). В этой связи можно провести параллель с тем, как актеры реагируют на изменяющиеся события по мере развития драматического действия и обращаются к прошлым воспоминаниям об их жизни для подлинного понимания происходящего в настоящий момент – здесь и сейчас, а также для возможного прогнозирования будущего.
Важно заметить, что для нарратологии очень важен фактор динамики излагаемых событий, реализуемый в рамках дискурса, что в свою очередь актуализирует идею личной идентичности, противопоставляемой идентичности другого. Создание нарративного конструкта как одного из центральных элементов влечет за собой проективную ориентацию субъекта, где он может прогнозировать возможное развитие событий и свое место в них. В этой связи особую значимость приобретают такие факторы нарративной стратегии, как темпоральный, сукцессивный и фрактальный способ организации нарративной стратегии. В данной работе под наративными стратегиями понимаются "стратегии ретрансляции событийного опыта" [1, с. 104], выбор которых не связан с личными интересами или предпочтениями говорящего, но зависит от положения, занимаемого им по отношению к области объектов, о которых он свидетельствует, что, несомненно облегчает нашу задачу при интерпретации средств вербализованной наррации, частью которых выступает и эмпатия.
Естественная способность понимать и разделять чувства других людей, будь то опыт реальной жизни или состояние, которое мы испытываем при созерцании художественных объектов или при чтении художественных произведений, должна быть отнесена к феноменологическому опыту эмпатии, которая порождает особого рода воображаемые ассоциации эстетического характера [5, p.141]. Нужно признать, что в большинстве случаев художественное произведение оказывается более мощным инструментом, чем реальная жизнь в том, что касается вовлеченности читателя [6, p.41] как воспринимающего и оценивающего субъекта. Испытывая эстетические переживания, а также чувство эмпатии по отношению к вымышленным персонажам в том числе, мы оказываемся в плену вымышленной реальности, которая порой парадоксальным образом оказывается более реальной и обладает большей силой воздействия на воспринимающий субъект.
В рамках формального или сугубо текстового подхода проблема взаимодействия автора и читателя вряд ли может быть разрешима, однако когнитивная поэтика, в основе которой лежит понятие "ситуативности", может быть весьма полезной. Приложимость этого феномена для истолкования этического и эмоционального начала в дискурсе возможна в силу того, что когнитивная лингвистика исходит из постулата об уникальной природе дискурса (в том виде как он существует он релевантен только здесь и сейчас). Заметим при этом, что подобный подход позволяет исследовать фрагменты текста большой протяженности с учетом временной перспективы последовательного и фрактального развертывания интриги (смена эпизодов).
Примечательно, что этот подход рассматривает читателя как естественный объект, а чтение как естественный процесс и для исследования этих понятий использует тончайшие инструменты анализа, которые подразумевают вполне определенную позицию в отношении излагаемого. Совершенно очевидно, что в случае с этическими и эмоциональными императивами, читатель несомненно имеет свое собственное представление о них. Сильнее всего они обнаруживаются у обычного читателя и в меньшей степени категоричны у всех прочих читателей.
Развитие когнитивной поэтики, а также исследования в области прагматики, социолингвистики, дискурсного анализа и теории коммуникации обогатили эту дисциплину, и в свете перечисленного неизменно встает необходимость более глубокого осмысления значения и интерпретации эстетического, эмоционального и ценностного начала, равно как и установления связей между литературной критикой и вовлеченностью читателя в процесс интерпретации художественного дискурса. В этой связи особого внимания заслуживают проблемы взаимодействия и всесторонний анализ отношений между читателем, с одной стороны, и автором, нарратором и персонажем, а также характер взаимодействия между всеми персонажами действующими в рамках фикционального пространства, с другой. Тот факт, что эти отношения неизменно носят личностный характер и одновременно идеологически детерминированы, в конечном итоге объединяют все перечисленные составляющие художественного дискурса с информативностью, и задача исследователя определить природу данного конкретного дискурса в терминах дискурсного анализа. Подобная парадигма исследования позволяет взглянуть на этику, эстетику и прагматику одновременно так, как зачастую они взаимодействуют и дополняют друг друга.
Позиции нарратора, персонажа и читателя носят сугубо личностный характер и никогда не могут быть тождественными, ибо каждый из них находится в различных пространственных, временных, интеллектуальных, эмоциональных, физических психологических, культурных и этических измерениях. Фундаментальной особенностью эмпатической составляющей дискурса является изменчивый характер личностного начала (self) и "другого".
Когда во взаимодействие вступают люди с разными культурными, религиозными, национальными и прочими основаниями, как правило, возникает ценностный и когнитивный конфликт. Для интерпретирующего сознания не вполне понятно, как расценивать ту ситуацию, в которую он оказался вовлечен. В этой связи для воспринимающего сознания важно прежде всего определить природу данного дискурса, т.е. является ли он фикциональным или нефикциональным. При этом те факторы, которые сигнализируют о наличии этического начала в дискурсе, усиливают читательские эмоциональные реакции. Они всегда имеют контекстно обусловленный характер и опираются на прежний читательский опыт реципиента.
Как справедливо указывает профессор В.И. Тюпа, возможности формирования и декодирования этического кода автора лучше всего рассматривать на фоне развития интриги [1, с.63]. Каждому персонажу отводится своя роль в развитии интриги. Отношения, в которые они оказываются вовлечены, реализуются посредством использования миметических, тематических и синтетических компонентов наррации. Освоение дискурсного пространства читателем происходит не иначе как в процессе коммуникации с помощью лингвистических средств, результатом чего является возникновение нарративной сопричастности. Она, в свою очередь, позволяет читателю понять, как передается семантическое и прагматическое значение от одного лица другому в рамках определенного контекста.
Возможность представить себя на месте персонажа и спроецировать свои возможные реакции, связанные с полученным опытом, означает не только понимание с точки зрения другого (например, персонажа или нарратора), но и постижение природы того человека, которому присуща данная точка зрения и действия, связанные с опытом переживания подобной ситуации.
Для понимания роли эмпатии в дискурсном анализе очень важен выбор автором места действия. Так в рассказе Рэя Брэдбери " Здесь могут водиться тигры" автор переносит своих персонажей на другую планету. По сути своей это команда исследователей, которые совершают серию межпланетных путешествий с единственной целью - изучить природные богатства других планет на благо человеческой популяции. Случается так, что члены команды попадают на планету, которая оказывается раем, ибо она обеспечивает им все, о чем только можно пожелать. Один из персонажей по имени Честертон относится к планете с предубеждением, видит в ней угрозу, не доверяет ей и со временем, что очень важно, предпринимает ряд недружественных действий по отношению к планете, она мстит ему и мужчина погибает. Другие члены экспедиции в конечном счете решают покинуть планету и сообщают на землю, что планета враждебна по отношению к людям и совершенно не пригодна для них. Для читателя однако совершенно очевидно, что планета нуждается в защите от жадных и алчных людей.
Повествователь этой истории не является диегетическим нарратором, напротив – это всезнающая личность, которая не вовлечена в излагаемые события. Нарратор никак не озвучивает свою точку зрения о персонажах, он остается бесстрастным свидетелем происходящего, он только описывает события так, как он их знает. Вместе с тем, читателю не сложно понять этическую ценность каждого из персонажей, так как их речь достаточно эмоциональна и информативна сама по себе. По мере развития интриги, которая строится в модальности убеждения мы встречаем в тексте различные знаки, как то: эмблематические, иконические и метаболические, которые дают нам возможность понять, что этический, моральный и эмоциональный смысл рассказа мотивирован современным уходом от мира реальности в иную параллельную реальность, где нет места доброй воле и простым человеческим чувствам, но есть корысть и предрассудки, мешающие людям осознать свое подлинное предназначение. Этический смысл мотивирован различиями между реальным миром и альтернативной реальностью, предстающей в сравнении с тем, к чему человек привык и не готов воспринимать иной мир с другими моральными и этическими ценностями.
Альтернативность может быть моделирована по-разному, в зависимости от понимания того, что следует ожидать и от прогнозирования возможных реакций на происходящее. В рассказе этика предстает в метафоризированном виде, ибо читателю предстоит ответить на вопрос о сути параллельного мира и сформулировать свое отношение к нему сквозь призму нарраториального и персонажного видения и опыта взаимодействия действующих лиц. Переход из одного мира в другой всегда предполагает этическое сравнение с известным нам миром вещей и ценностей. Отрицание иной мировой реальности может возникать как нечто онтологически отрицательное по своей природе, если она не соответствует тому, к чему мы с детства привыкли. На самом деле любое отрицание можно рассматривать как абсолютную функцию, возникающую при переходе из одной реальности в другую, ибо это всегда прохождение некого пути от читательского собственного дискурса к другому.
Примечательно, что большая часть рассказа строится на основании прямой речи участников экспедиции, где каждое отдельное высказывание разных персонажей представляет собой отдельный дискурс, характеризующийся разной модальностью, связанной с оцениванием происходящего в данных конкретных обстоятельствах. Каждый персонаж не только описывает свои ощущения, но и действует по-разному в зависимости от своих представлений о морали, что позволяет нам рассматривать каждое отдельное высказывание как часть общего дискурса, который можно характеризовать как полимодальный. Аналогичная ситуация происходит в случае драматического спектакля, где все участники разыгрываемого действия в той или иной мере своими репликами и действиями участвуют в создании общего дискурса.
Особенного внимания заслуживает тот факт, что автор рассказа умело пользуется таким инструментом создания дискурса, как временная перспектива, предстающая в виде пролепсисов и аналепсисов, что придает повествуемой истории определенную динамику и напряжение и пробуждает повышенный интерес читателя. Последнее обстоятельство усиливается самой авантюрной интригой, где читателю, да и участникам экспедиции, трудно представить возможное развитие событий.
Заметим также, что мерилом этического и эстетического начала, а также соответствующих эмоциональных реакций персонажей на происходящие события в рассказе, выступает сама планета, которая персонифицирована в сознании участников экспедиции, ибо, по мнению большинства, она ведет себя как женщина, со всеми свойственными ей проявлениями. Она чутко реагирует на желания и потаенные мечты путешественников об идеальном мире, даруя им незабываемые впечатления, но при этом действует в соответствии с тем, как относятся к ней. При том, что большинство персонажей настроены к планете положительно и воспринимают ее не без интереса (групповая эмпатия), хотя и не без благоговейного страха перед неизвестностью, начальник экспедиции Честертон неизменно проявляет агрессию по отношению к планете, и она мстит ему. В качестве меры воздействия в рассказе неожиданно появляются тигры, после чего участь персонажа как воплощенного зла предрешена – он погибает.
В заключении уместно будет отметить, что смена эпизодов в рассказе, как и переход от одной модальности к другой, не ограничивается только сменой позиций актантов и фокализации, адресованной воспринимающему субъекту, каковым в конечном итоге является читатель. Развертывание различных сюжетных линий складывается в целостную интригу и воспринимается нами как система, которая порождает некие ожидания и оценивание происходящего неизменно маркируется автором в самом тексте. Поэтому можно предположить, что и возникновение эмпатии или ее антипода антипатии задается дискурсом и может быть прогнозируемо в определенных границах, с учетом того, что абсолютная тождественность эмоциональной реакции различных субъектов в принципе исключена.
.png&w=640&q=75)
