Японская модель формирования гражданского общества: ментальная и философско-воспитательная специфика

Гражданское общество представляет собой совокупность организованных, исторически сложившихся форм совместной социальной жизнедеятельности (наряду с официальной государственной деятельностью) определенных общечеловеческих ценностей, которыми руководствуются люди и каждый человек в своей общественной и публичной жизни [1, с. 150].

Необходимо упомянуть о том, что длительное время за пределами западного социума гражданское общество существовало в латентной форме и поддерживалось за счет различных традиционалистских элементов: этнических, военных, сословных и иных общин, действующих по принципу «корпораций». Эти «корпорации», которые брали на себя функции социальной защиты индивида, поэтому в незападных социумах корпоративность стала «социальной тканью» как гражданского общества, так и государственности в целом.

Ярким примером подобной ситуации служит опыт формирования японской модели гражданского общества, которая была основана на развитии патриархально-клановой структуры общества. С точки зрения Р.Хатзелла это создавало феномен «группового менталитета», когда статус и ценностная система личности определялась ее клановой принадлежностью и исключительно групповыми интересами. По этой причине выстраивалась жесткая иерархия патриархально-клановых связей, а государство представлялось в качестве патронимийной структуры [4, с. 35].

Корни данной клановой системы определяются многовековой борьбой самурайских кланов, а также длительным функционированием городских и сельских объединений, созданных ради борьбы с произволом сегуната. Постоянное противостояние самурайских кланов породило механизм перманентной конкуренции между этими клановыми группами. Это создало уникальную модель «теневой гражданской корпорации», основанной на семейно-клановой принадлежности, что стало исходной позицией для модернизации Японии в ходе военных и социально-экономических реформ Мэйдзи, произошедших в 1868-1869 гг. [3, с. 21].

Основой успеха этих реформ была опора на региональные и семейно-клановые корпорации гражданского общества. При этом со стороны государственной администрации произошло делегирование компетенций южным и юго-западным княжествам Японии, которые, по сути, стали свободными экономическими зонами. Интересно, что данные княжества долгое время были центрами теневой экономической и гражданской жизни, являя собой оппозицию центральному правительству Японии в вопросах решения экономических, политических, социальных и иных проблем.

По этой причине теневой капитал, ранее существовавший в этих княжествах, стал приносить пользу государственной экономике. Именно это стало причиной мощного экономического подъема и образцом для развития других японских княжеств в ходе реформ Мэйдзи. Таким образом, в Японии была создана мощная государственная, социально-политическая система, в которую были инкорпорированы патриархально-клановые структуры, что и составляло процесс модернизации. В итоге в японских княжествах, городских и сословных кланах на смену вооруженной внутренней борьбе пришла конструктивная конкурентная работа гражданских корпораций.

Начиная с 1870-х годов, работа гражданских корпораций в Японии стала причиной так называемого «японского экономического чуда», основанного на успешной работе крупнейших промышленных концернов, контролируемых дзайбацу. Дзайбацу представляли собой крупнейшие семейные кланы, ядром которых были представители высшей японской аристократии.

Среди этих концернов, контролируемых дзайбацу, были такие «образцовые предприятия», как «Мицубиси», «Кавасаки», «Мицуи», «Сумимото», ставшие в ХХ веке ведущими транснациональными корпорациями. В основе успешной и динамичной работы этих концернов лежала патриархально-клановая структура, существовавшая в Японии, что заложило принципы патернализма и пожизненного найма в экономических предприятиях, которые позиционировали себя, как одна большая семья. Принадлежность к своему предприятию была тождественна клановой принадлежности, что создавало уникальный стереотип поведения японского рабочего, основанный на добросовестности, высокой дисциплине и внутрикорпоративном патриотизме.

Именно по этой причине культурно-политический шок, вызванный капитуляцией Японии, также ее оккупацией со стороны США, не затронул структурных основ жизни гражданских корпораций в этой части незападного социума. Начиная с середины 1940-х г.г. в Японии были запущены процессы юридической и научно-технологической вестернизации, что являло собой пример этатистской модели модернизации, но происходило это с учетом национальной специфики.

 Интересно, что, когда в 1947 г. в Японии вступил в силу закон о чрезмерной концентрации производства (по аналогии с американским антимонопольным законодательством), крупнейшие дзайбацу, смогли сохранить и даже преумножить свою экономический потенциал, конкурируя с новыми предприятиями, созданными на их основе. Сохранив структуру дзайбацу, японское правительство сумело сформировать конкурентную им среду на внутреннем рынке. Это имело характер оказания всесторонней поддержке малому и среднему бизнесу, что стимулировало развитие инноваций.

Подчеркнем, что, начиная со второй половины ХХ века, в процессе модернизации Японии гражданское общество развивалось не на индивидуальной основе, как это было в западном социуме. При этом индивид, составляющий звено корпоративного механизма, всегда имел возможности самовыражения и самоутверждения. Он мог продвинуться по служебной лестнице, а главное, что он мог занять более высокое положение в своем клане. В связи с чем, традиционная японская модель групповой солидарности была обогащена личностно-мотивационным элементом.

Одним из ключевых элементов японской корпоративной модели формирования гражданского общества является философия воспитания, заложенная в ее основе. Данная философия также определяет современную японскую педагогическую модель.

Ментальным «ядром» японской философии воспитания выступает конструкция синто-бусидо. При этом синто образует духовный элемент коллективной ментальности, а бусидо – базовую программу социального поведения [2, с. 54].

Этическая философия синто заложена в основу синтоизма – японской традиционной религии. Эта философия учит поклонению предкам, воспитывает сопричастность человека к природе и веру в одушевленность природных объектов. В синто нет таких понятий, как «грех» и «спасение», поэтому в человеке с детства воспитывается осознание ответственности за свои «цуми» (общественно порицаемые действия, искажающие внутренний мир человека) и абсолютной невозможности их искупить. Синто воспитывает чувство национальной исключительности японцев, их национальный дух. По этой причине все, что не соответствует синто в культурно-мировоззренческом плане либо отторгается, либо перерабатывается и встраивается в традиционную японскую ментальность. Так случилось и с зарубежными педагогическими концепциями, которые проникли в Японию, начиная с конца XIX века. Они либо были переработаны в японский вариант, либо были отвергнуты.

Бусидо (дословно – «путь воина») представляет собой чрезвычайно почитаемый в японской традиции кодекс самурая. Этот кодекс заложил основы японской философии жизни, ориентирующей граждан на воспитание у себя волевых черт характера и специфических норм поведения. В японской философии воспитания следование бусидо необходимо для воспитания верности, чувства долга, вежливости и скромности, что культивируется уже с первых классов начальной школы.

Таким образом, произведенный нами анализ ментальной и философско-воспитательной специфики формирования гражданского общества в современной Японии доказывает, что она основана на развитии традиционных ценностей в рамках коллективной ментальности.

1. Лубский А.В. Ментальные программы и модальные модели социального поведения на Юге России. – М.: Социально-гуманитарные знания, 2017. 396 с.
2. Пронников В.А., Ладанов И.Д. Японцы (этнопсихологические очерки). – М.: Аспект-Пресс, 2015. 285 с.
3. Тихоцкая И.С. Преемники дзайбацу. Крупнейшие японские корпорации // География. – 2002. – № 46 (677). – С. 18-27.
4. Hatzell R.W. Harmony in Conflikt: Active Adaptaition to Life in Present-Day Chinese Society. Taipei, 1988, pp. 315.