О методологической проблеме этимологического анализа лексемы «зга»

Термин «лексема» впервые был предложен в 1918 г. А.М. Пешковским (1878 – 1934). В 1924 г. этот термин вошёл в Грамматический словарь Н.Н. Дурново (1876 – 1937), а в 1925 г. в Словарь литературных терминов.

Пешковский А.М. рассматривал «лексему» как совокупность следующих лингвистических свойств процесса словообразования [3]:

1) слова, целиком сходных между собой, в том числе одинаковые и по звукам, и по значению;

2) слова тождественные по звукам и различные по семантической ориентации (омонимы, омофоны), в том числе:

• с почти тождественной семантикой;
• со значениями различными, но ассоциативно связанные (например, как остаток прежней ассоциативной близости);
• со значениями совершенно различными и ассоциативно несвязанными между собой;

3) слова семантически тождественные, но фонетически различные (синонимы);

Пешковский, также распространял понятие «лексемы» на части слов, фактически проецируя его на понятие «морфема» /1/, в том числе:

а) когда части слов сходны и по звукам, и по значению, в том числе:

• на части однокоренных слов;
• на части одноаффиксных слов;

б) когда части слов сходны по значению, но различны фонетически, в том числе:

• слов синонимичных по корню;
• слов синонимичных по аффиксу.

«Лексемы» также являются составной частью идиом – устойчивых фразеологизмов. Так, лексема «зга» входит в состав идиомы – «ни зги не видно», как идиомообразующее основание, в виде опорного символа фразеологизма, смысловое значение которого невозможно понять, не зная этимологических особенностей слова «зга».

Исходя из рассмотренных свойств «лексемы», проводим анализ слова «зга» в общеприменительном значении современного русского языка, и в семантическом поле спорного источника древнеславянской письменности «Велесова книга».

Анализ словарей старославянского языка указывает на отсутствие слова «зга» в письменном языковом обороте вплоть до 19 века, но уже в повседневной жизни начала 19 века оно находится в общеприменительной практике. Так Александр Семёнович Шишков (1754–1841), писатель, литературовед, филолог, военный и государственный деятель, Государственный секретарь и министр народного просвещения в своём знаменитом «Рассуждении о старом и новом слоге Российского языка» (1824) глубокомысленно вопрошал [6]:

«Мы говорим: зги не видать. Какое знаменование имеет на французском языке слово зга?».

Т.е. в начале 19 века российское происхождение «идиомы» «ни зги не видно» вызывало сомнение. Но это мнение, человека безусловно образованного (министр народного просвещения), но, по мнению его современников, весьма одиозного в вопросах языкознания. Он был убежденным славянофилом и настаивал на том, чтобы вместо «калоши» использовалось понятное слово «мокроступы», но при этом он прекрасно владел французским языком, делал переводы Жан-Франсуа де Лагарпа (1739 – 1803), а критики находили в его произведениях кальки с французского, в том числе и синтаксические. Тем интереснее для нас его мнение, знатока французского языка и страстного славянофила. Он пытается толковать слово «зга» не со старославянского или со старорусского, как следовало бы ожидать, а с французского. Из чего мы можем сделать вывод о том, что в среде российского образованного общества начала 19 века этимология этого слова генетически не связывалась со старославянским языком, хотя сама идиома, очевидно, имела широкое распространение, раз Шишков обратил на неё внимание. Само обращение Шишкова к французскому языку, даёт основание считать, что рассматриваемая идиома вошла в широкий оборот не ранее второй четверти XVIII в., в период распространения французского языка в русской речевой практике, когда его знание становится обязательным социальным атрибутом. С другой стороны, фонетическая конструкция идиомы «зги не видать» роднит её с простонародной речью, что позволяет сделать предположение, что в это время оно представляло собой, по замечанию Грибоедова «смесь французского с нижегородским» /2/. Поэтому нельзя исключать, того, что, не зная смысла слова «зга», грамотное сословие запоминало лишь смысл идиомы – «темно, хоть глаз коли». Именно эта трактовка в последствии и стала отправной точкой в этимологическом анализе лексемы «зга» в середине XIX века.

Следует отметить, что до выхода в свет толкового словаря Владимира Даля (1801 – 1872), никто из профессиональных филологов к теме исследования этимологии слова «зга» не обращался /3/. Лишь в 1863 г. Даль впервые включает это слово в свой словарь, где приводит следующие его значения:

• темь, потемки, темнота (сгаснуть? сгинуть?, сокращ. стега, стезя, как Цна из Десна?)
• кроха, капля, искра, малость чего-либо.

Как видим, Даль не знает, что в народе употребляется ещё и третье значение – кольцо для конной упряжи. Что весьма странно для такого именитого знатока русского языка.

Впервые в научный оборот слово «зга» в этом значении ввел в оборот сводный «Словарь русских народных говоров» (выпуск 11, 1976), где воспроизведена запись, сделанная в 1957 г. в Псковской области: «Продень повод через згу и привяжи к гужу», с толкованием «зга – кольцо у дуги, через которое продевают повод оброти». Таким образом, в своём третьем значении слово «зга» вошло в оборот уже в советское время, и соответственно является новообразованным. Но в этой же статье приводится и другая идиома с этой лексемой по словарю Востокова 1852 г.: «на дворе зги нема», которую можно интерпретировать, в смысловом значении как: «на дворе ещё темно», если рассматривать значение слова «зга» в эквивалентах – «Луна», «звёзды».

Происхождением слова «зга» в своё время занимались ведущие языковеды страны. Рассмотрим результаты лишь трёх из них, по-моему мнению, наиболее авторитетных в этом конкретном вопросе.

Варбот Жанна Жановна (1934 г. р.) в своей работе «Рассматривая «згу»», комментируя статью «зга» в «Словаре русских народных говоров» отмечает [1]:

«В словарную статью, посвященную этому слову, был помещен и фразеологизм «зги нет, ни зги не видать». Таким образом, составители словаря отождествили зга во фразеологизме с названием кольца у дуги и предложили еще одну версию происхождения фразеологизма. Реальность слова «зга - кольцо у дуги» была далее подкреплена аналогичными фиксациями в надежных контекстах в «Словаре русских говоров на территории Мордовской АССР» и «Словаре смоленских говоров», причем их составители также ввели в соответствующую статью фразеологизма «зги не...». Эта версия происхождения фразеологизма была принята некоторыми учеными, в том числе мною. Но у многих она вызвала сомнения. Прежде всего указывали, что кольцо на дуге помещено таким образом, что вообще не видно ямщику в дороге. Мною было предложено объяснение, учитывающее необходимость видеть это кольцо не в дороге, а при запрягании и распрягании коня, что требует хорошей видимости. Возражения другого рода исходят из невозможности отрыва фразеологизма «ни зги не видно» от старого «не видети стезю». Разрешение этих сомнений нуждается в обращении к происхождению слова «зга - кольцо у дуги», которым, кажется, никто не интересовался, и истории ямщицкой гоньбы.

Слово «зга – кольцо у дуги» не зафиксировано в древнерусских и старорусских памятниках. В структуре слова начальное сочетание согласных не может быть исконным, вероятно выпадение между ними редуцированного, следовательно - *зъга или *съга.

Значение же слова позволяет предполагать первичную мотивацию «согнутое». На этом основании мною была предложена для «зга - кольцо у дуги» реконструкция *съга как производного от «сьгнути», тождественного генетически с хорв. саг «сгиб, наклон» (от «сагнути» - «согнуть, наклонить»: «сагом се сагнути» – «низко поклониться»). Было упомянуто также аналогичное образование от глагола, родственного древнерусскому «огънути», польск. «ogniwo – звено, (кольцо) цепи».

Таким образом, Ж.Ж. Варбот, вопреки отсутствию в письменном употреблении слова «зга» до 1863 г. в каких-либо письменных источниках (что она сама подтверждает), путем «логических рассуждений» переносит третье значение слова «зга» – «кольцо упряжи» на 900 лет ранее, что представляется весьма сомнительным в анализе происхождении этого слова, так как в старославянских словарях мы находим слово «узда», но не находим слов «упряжь», «сбруя», «хомут», которые появляются в речевом обороте, вероятно, после XV века. Следовательно, и слово «зга» в значении элемента упряжи «кольцо» могло войти в употребление не ранее этого времени.

Магнер Генрих Ильич (1931–2004) в работе «Этимология фразеологизма «ни зги не видно»», в частности отмечает [4]:

«По мнению большинства исследователей (С.П. Микуцкий (1814 – 1890), А.А. Потебня (1835 – 1891), Ф. Миклошич (1813 – 1891), А.И. Соболевский (1857 – 1929), А.А. Шахматов (1864 - 1920 и др.), зга – это сокращение древнего «*стьга, стега - тропа, путь» (у Ф. Миклошича также «дорога»)…

…В целом же выражение «ни зги (стеги) не видно» означает: тьма такая, что даже стеги, т.е. прута, хворостины, которую можно поднести к самым глазам, не различить».

Исследование Магнера, опирается на анализ старославянской и старорусской лексики, так же, как и в исследовании Ваборт Ж.Ж., при игнорировании отсутствия этого слова в источниках ранее 1863 г. [там же]:

«Возникновение «зги» из «*стьги (стеги)» естественно объясняется падением редуцированных в древнерусском языке в XI-XIV вв. (ср. преобразование др.-рус. «истьба» в «изба» и конкретно подтверждается соответствием «зги – стеги» во фразеологических вариантах: «Для того слепой плачет, что и зги не видит» // «зги не видать - твер. «стеги не видать»».

В этом случае также трудно признать это исследование вызывающим доверие, так как оно строится на умозрительном соответствии трансформации лексемы «стеги» (кнута) в лексему «зга». В словаре Востокова 1852 г. «стега» обозначается как «проселочная дорога», а не как «хворостина, прут, кнут».

Мокиенко Валерий Михайлович (1940 г. р.), профессиональный славист, отмечает [5]:

«Если выражение «ни зги не видно» первоначально означало полнейшую темноту или слепоту, то тогда оно не тавтологичное, бледное выражение (как это было бы при расшифровке «зги» как «стезя»), а яркий образ полный глубокого психологического смысла. К такому выводу (в некоторых моментах опираясь на материал Д. К. Зеленина (1878 – 1954)) приходят авторы одной из книг по культуре русской речи З.Н. Люстрова (1923 – 1995), Л.И. Скворцов (1934 – 2014) и В.Я. Дерягин (137 – 1994). В какой-то мере это этимологическое толкование предвосхищает Р.И. Будагов (1910 – 2001). Он связывает выражение со словом «зга» в значениях «мгла» и «искра». «Не видно ни зги» в этом случае может буквально означать «так темно, что не видно даже самой темноты, ничего не видно» или «так темно, что не видно даже искры»».

Иными словами, Мокиенко поддерживает далевскую интерпретацию слова «зга» как «искра». Именно в этом значении его и интерпретируют все переводчики «Велесовой книги». В том числе и Творогов Олег Викторович (1928 – 2015), который доказывал её фальсифицированный характер [7].

Таким образом, современное представление о семантическом поле лексемы «зга», базируется на словарном запасе не ранее середины 19 века и попыткой увязать его с семантикой старославянского и старорусского языков, в результате чего мы можем выделить семь основных омонимов на её основе:

• мгла, темь, потемки, темнота;
• кроха, малость чего-либо;
• капля (?);
• искра, вспышка, звезда;
• кольцо (элемент упряжи);
• прут, хворостина, кнут;
• тропа, путь, дорога.

Теперь обратимся к спорному памятнику древнеславянской письменности «Велесова книга» [2].

Дощечка III-26 [2, с.32]

Итак, Заря идёт, ведя зги свои, треся одежды Дажьбоговы, и зги те разлетаются до края небесного.

Дощечка III-7э [2, с.8]

Сами мы на земле как зги, вспыхиваем во тьме, и будто не было нас на ней никогда.

Если заменить слово «зги» в этих предложениях на слово «зарницы», то текст становится абсолютно понятным, наполненным поэтичностью русского языка:

Итак, Заря идёт, ведя зарницы свои, треся одежды Дажьбоговы, и зарницы те разлетаются до края небесного.

Сами мы на земле как зарницы, вспыхиваем во тьме, и будто не было нас на ней никогда.

Таким образом, «зга» в контексте «Велесовой книги» – это «зарница». До настоящего времени, ещё никто не выдвигал этой версии. В этом значении его можно рассматривать как восьмой вариант омонимов лексемы «зга». Следует отметить, что этот вариант частично коррелируется со значением четвертого омонима этой лексемы: искра, звёздочка, вспышка.

В этом случае известное выражение «ни зги не видно» – «зарниц не видно», должно трактоваться как «пасмурно», так как в темноте зарницы, наоборот, видны очень хорошо, в отличие от плохой погоды.

Таким образом, потеря исходного понятия ключевой лексемы идиомы, изменило её содержание, сохранив лишь суть – плохая видимость, показывая тем самым цепкость народной памяти.

Подтверждение этого вывода мы находим также и в этнографическом анализе идиомы «ни зги не видно».

Первая фраза (дощечка III-26) очень натурально описывает зарницу как природное явление. Сравним его с наблюдением К.Г. Паустовского (повесть «Золотая роза»; глава: «Язык природы»):

«Чаще всего зарницы бывают в июле, когда созревают хлеба. Поэтому и существует народное поверье, что зарницы «зарят хлеб», - освещают его по ночам - и от этого хлеб наливается быстрее.»

Таким образом, Паустовский сообщает нам, о народной примете: зарницы в небе – хлеб в закрома.

Но «Заря» в «Велесовой книге» не только рождает зарницы, но имеет более глубокое культовое значение [2, с. 72]:

«В бездне той бесконечной повесил Дажьбог Землю нашу, чтобы удержана она была на месте своём, чтобы могли души пращуров наших сиять нам светом ясной Зари из нашего Ирия.»

И в этой связи, становится более понятна фраза (дощечка 7э), которая рассматривает человека всего лишь как искру «Зари» - вспыхнул и погас.

Таким образом, использование слова «зга» в «Велесовой книге» – это глубинный пласт верования древних славян:

«И вот Заребог идёт в край тот и говорит о пращурах наших, которые жили на земле, страдая, мучаясь, имея зла много. Но там зла нет, там травы зелёные нашёптывают им. В шелесте своём шепчут они о воле божественной, и счастье людей тех» [2, с.35].

При этом следует отметить, что при перечислении божеств, так называемого низшего звена славянского пантеона, «Велесова книга» не упоминает Зарича, что можно было ожидать, исходя из народной практики называть месяц август Заревъ (заревник, зарничник, зарник, зарничек, зорничник). Это указывает на то, что практика этого названия сложилась значительно позже создания рассматриваемого источника, когда исходные корни Заребога, были уже утеряны, после внедрения в повседневную практику христианских традиций. Но, несмотря на это, полностью искоренить следы Заребога не удалось, так как он оказался связан с повседневной жизнью простого пахаря.

Примета: зарницы в небе – хлеб в закрома, связана с агротехническими условиями выращивания пшеницы. Для получения максимального урожая в вегетативный период должно быть максимальное количество солнечных дней при достаточном количестве осадков. Эти условия выполняются, когда, в летний период созревания колосьев, дни стоят солнечные, а ливни мощные, но короткие. Именно эта погода характеризуется обилием ночных зарниц.

В этом случае фраза: «ни зги не видно», характеризует пасмурную погоду, неблагоприятную для будущего урожая и означала она: «зарниц не видно – закрома пусты». Но стёртый из народной памяти Заребог, унёс с собой и эту важную для хлебороба примету, но свято место пусто не бывает, и её место занял другой фразеологизм: «темно – даже искры не видно (- хоть глаз коли)».

Таким образом, появление слова «зга» в «Велесовой книге» не случайно, а является следствием, органичной связи ментальности её создателей с многовековым опытом славян по возделыванию зерновых культур, что сохранилось в народной памяти как название месяца август – «зарничник».

Завершая этимологический анализ «лексемы» «зга» в контексте спорного источника древнеславянской письменности «Велесова книга», можно констатировать, что она является исходной формой лексического кластера «зга», заимствованной, очевидно, из скифской разговорной речи, которая за всё время своего существования не претерпела фонетической трансформации, а лишь расширяла свое семантической поле от «искры» до «дороги», «кольца» и т.д.

Примечания

/1/ Термин «морфема» – минимальная грамматически значимая часть слова, введён в научный оборот Иваном Александровичем Бодуэном де Куртенэ (1845 – 1929) в 1870-х годах, и является в настоящее время общепринятым в современном языкознании.

/2/ А. С. Грибоедов. Горе от ума:

А Гильоме!.. – Здесь нынче тон каков
На съездах, на больших, по праздникам приходским
Господствует еще смешенье языков:
Французского с нижегородским?

/3/ В сборнике «Опыт областного великорусского языка» под ред. А.Х. Востокова (1852) можно встретить следующие идиомы с лексемой «зга»: В зги вожией не видать / Ни зги не видать, света не видно / На дворе зги нет (очень темно).