Легитимация – это одновременно конструктивное и деструктивное понятие. В строго социолого-правовой парадигме – это понятие характеризует определённый момент отношения к праву и проблеме его эффективного действия. Однако, к примеру, в философии или теории права легитимация должна таким образом означать сообщение праву законного – легального характера.
Проблематика законности и правосознания рассматривалась в работах Е.А. Лукашевой. По мнению Е.А. Лукашевой, законность представляет собой «сложное и многогранное явление, сущность которого может быть раскрыта через целую систему определений, посредством анализа различных аспектов ее социального назначения» [2]. Прояснение сущности законности с позиции Е.А. Лукашевой должно учитывать или ориентироваться на четыре значимых аспекта: – во-первых, законность понимается как «особый метод государственного руководства обществом; во-вторых, как «определенный режим, установленный в результате применения данного метода»; в-третьих, как «принцип правового сознания»; и, наконец, в-четвёртых, как «правовая ценность» [2].
«Законность как метод государственного руководства обществом состоит в организации … общественных отношений посредством издания и строгого, неуклонного осуществления системы правовых норм, выражающих волю … народа и направленных на осуществление целей коммунистического строительства» [2, с. 8].
Г.В. Мальцев обозначил проблему «легитимации юридических норм», которая рассматривалась им как существенная часть раскрытия проблематики социальных оснований права и которая, по его мнению, не получило должного внимания в юридической науке [3, с. 753]. По мнению Г.В. Мальцева, проблема легитимации юридических норм актуализируется в связи с реализацией так называемых «нормативных стратегий». Суть последних заключается в том, что они, как программа, «которой руководствуются субъекты правотворчества, желающие достичь средствами права крупных результатов общественного развития», «обеспечивают более или менее плавный переход фактов от одного их состояния к другому, … идут на прорыв действительности» [3, с. 753]. Такого рода преобразовательные намерения и воплощающие их программы имеют легитимирующий характер, т.е. содержат в себе, как должное, «нечто оправданное, онтологически и этически обоснованное, сообразное смыслам политики, права, морали» [3, с. 753]. Г.В. Мальцев придерживался различения легальности и легитимности, широко известного в зарубежной юридической литературе. Легальность – это, по мнению Г.В. Мальцева, «категория, выражающая соответствие какого-либо акта, действия, события закону и его нормам. Она относится всецело к юридической сфере, выражается в известном юридическом понятии законности» [3, с. 754]. «Легитимность – это более широкая категория, выходящая за пределы юриспруденции, она позволяет признавать определённые акты, действия и события оправданными с позиции должного… Признать что-либо легитимным, т.е. долженствующим быть, – значит признать соответствие некоего предмета высшим законам и высшим принципам, социальным, нравственным и правовым ценностям» [3, с. 754]. Отсюда легитимность правовой нормы (самого закона), что последняя должна быть «нравственной, целесообразной, широко одобряемой в обществе» [3, с. 754]. «Наличие легитимной нормы – это необходимая предпосылка законности, условие правопорядка» [3, с. 754].
«…легитимация новых юридических норм, состоит в добровольном принятии людьми этих норм для исполнения, в формировании долга подчинения праву» [3, с. 767].
Г.В. Мальцев придерживался понимания легитимации, проистекающего из социально-эвдемонистских представлений [3, с. 765], право и закон должны служить всему обществу в целом, а не его отдельным группам. При этом, он исходил из того, что «для каждого участника правового общения проблема легитимации нормы ставится отдельно, только сам он интеллектуально и эмоционально воспринимает её как должное, осознаёт все основания и мотивы формирующегося собственного долга» [3, с. 766].
В понимании Г.В. Мальцева проблема легитимации реконструируется как особая надлежащая технология для успешного применения в обществе нормативной стратегии – руководящей программы, разрабатываемой законодателем и осуществляемой силой государства в соответствии с наилучшими социокультурными достижениями человечества, обусловленной условиями конкретного исторического периода, для улучшения качества жизни, общественного и индивидуального бытия. Иными словами, легитимация представляет собой установку для эффективной правовой политики. Необходимым элементом легитимации является момент обратной связи, добровольного принятия обществом устанавливаемых государством норм как должного, как внутреннего долга. В этом диалоге общественных структур и акторов, принимающих участие в проектировании и принятии правовых норм, и каждого отдельного человека, как социального существа, реализуется легитимность юридических норм.
Определение легитимности как взаимосвязанного процесса, с одной стороны, законодателя, а с другой – каждого отдельного индивидуума, является существенной характеристикой эффективного действия права. Однако представляется, что понятие легитимации юридических норм нуждается в определённых утонениях.
Д.А. Керимов писал о том, что «обеспечивая соблюдение и исполнение правовых предписаний, … законность вместе с тем зависит от природы и характера действующего законодательства» [1, с. 458].
Спецификация смысла законности в условиях социалистического советского правопонимания приводила Д.А. Керимова к следующей формуле: «Гуманная, рациональная и выражающая волю всего советского народа цель советского права является моральным стимулом, фактором, который воспитывает уважение к авторитету советского трава, предопределяет сознательное, добровольное соблюдение, а в надлежащих случаях и активное исполнение правовых предписаний» [1, с. 459]. Во-первых, следует отметить, что Д.А. Керимов употреблял такую характеристику законности, как «правовое подчинение», а не, скажем, соблюдение или соответствие. В этой характеристике, ёмкой по своему смыслу, осуществляется попытка фиксации момента согласования воли с правовыми требованиями. Однако подчинение всё же указывает всегда на нечто внешнее по отношению к сознанию и воле человека; оно неминуемо предполагает повеление или запрет, по отношению к которому осуществляется исполнение. Во-вторых, общая социальная (общая воля народа) цель, которая является одновременно ценностно-рациональной – гуманная и рациональная, как цель права, является тем самым моральным стимулом, который воспитывает уважение к авторитету права, предопределяя его сознательное и добровольное соблюдение. Здесь, в свою очередь, возникают также несколько соображений. Д.А. Керимов исходил из того, что право имеет свою собственную цель. Она, т.е. цель права, имеет этический характер, так как действует как моральный стимул. Соответственно, вне этической по своему характеру цели права добровольное и сознательное соблюдение юридических требований и запретов либо вовсе невозможно, либо приобретает произвольный и случайный характер. При этом рациональная цель является не индивидуальной (не психологической), а социальной, выражающей общую волю народа, т.е. носит социальный или даже социально-утилитаристский (социально-эвдемонистский) характер. Но эта общая социальная цель должна осознаваться в этом качестве и каждым отдельным индивидуумом (сознательное соблюдение), так как она не просто определяет образ должного, но и является моральным стимулом добровольного соблюдения, т.е. основанного на свободном выборе модели поведения. Правда, осознание высокой этической цели права, по Д.А, Керимову, связано с выбором типа права, в данном случае – социалистического (советского). Осуществляемая хотя и с явно идеологических позиций, тем не менее характеристика законности, по Д.А. Керимову, предполагает момент признания общей рациональной цели права в качестве предпосылки добровольного следования правовым требованиям «…деятельность каждого индивида является необходимым составным звеном в общественном движении, постольку господство над самим собой каждого отдельного члена коллектива имеет смысл лишь в той мере, в какой оно опирается на сознание необходимости принимать участие в прогрессивном развитии общества» [1, с. 463].
