С каждым днем искусственный интеллект (далее – ИИ) все сильнее и интенсивнее проникает во все сферы общественных отношений. В связи с этим на современном этапе развития научно-технического прогресса остро встал вопрос об определении правового статуса ИИ.
При этом категория «правосубъектности» является отправной точкой для нормативного регулирования. Марченко Н. М., доктор юридических наук, определяет правосубъектность как «особое юридическое качество или свойство, которое позволяет лицу или организации стать субъектом права» [3, с. 592]. В свою очередь, под гражданской правосубъектностью понимается «социально-правовая возможность субъекта быть участником гражданских правоотношений» [8, с. 97].
Существуют серьезные доктринальные споры о форме и основаниях правосубъектности ИИ, который бесспорно является специфическим субъектом/объектом правоотношений.
Текущее нормативно-правовое регулирование общественных отношений, возникающих в связи с использованием ИИ, в подавляющей массе состоит из подзаконных нормативных правовых актов. Отметим, что Указом Президента РФ от 10 октября 2019 г. № 490 «О развитии искусственного интеллекта в Российской Федерации» [9] утверждена «Национальная стратегия развития искусственного интеллекта на период до 2030 года». Целью принятия Стратегии является: «обеспечение ускоренного развития ИИ в Российской Федерации, проведение научных исследований в области ИИ, повышение доступности информации и вычислительных ресурсов для пользователей, а также совершенствование системы подготовки кадров в этой области».
В Стратегии есть глоссарий, содержащий дефиниции понятий «искусственный интеллект», «технологии искусственного интеллекта» и т.д. Представляется, что данный подход к структурированию материи в нормативно-правовом акте является обоснованным. Такой «договор о терминах» способствует единообразию законодательного регулирования и судебной практики, а также дает хотя бы базовое понимание сущности ИИ для интересующихся граждан.
Наделение ИИ правосубъектностью возможно в двух формах: физического или юридического лица. Первая форма не слишком удачна с точки зрения основания ее возникновения – факта рождения. ИИ не присущи важнейшие атрибуты человека – активное целеполагание, сформированное мировоззрение, душа и т.д. Как отмечает Степанова А. В., «если даже ИИ демонстрирует проявление таких человеческих качеств, то это всего лишь имитация, а не проявление реальных чувств и эмоций» [7].
Вторая форма более применима к ИИ, но также несовершенна, поскольку он не отвечает классическим критериям юридического лица: наличие обособленного имущества, способность нести самостоятельную имущественную ответственность и др. Помимо этого, за действиями юридического лица всегда стоит физическое.
Почему же в целом стоит вопрос о наделении ИИ правосубъектностью? Во-первых, усложнение и активное внедрение систем ИИ в нашу повседневную способствует тому, что они начинают играть все более значимые роли в социуме. Такое активное участие таит в себе риски возможных негативных последствий, а значит требует определения оснований и границ ответственности ИИ за них.
Крысанова Н. В. обращает внимание на проблему автономии и непрозрачности систем ИИ [2]. Наделяя ИИ правосубъектностью юридического лица, законодатель по сути переносит доктрину «корпоративной вуали» на отношения между системой ИИ и ее разработчиками, ограждая последних от ответственности за действия и решения первой. Такой подход чреват возможными злоупотреблениями со стороны инвесторов и самих ученых-исследователей, внедряющих системы ИИ.
Традиционно ответственность основывается на субъективном поведении лица, причинившего ущерб, то есть на вине. С точки зрения права, вина представляет собой внутреннее отношение лица к совершаемому действию (бездействию) и причинённым вследствие этого последствиям. Очевидно, что классическое понимание вины не применимо к ИИ.
Согласимся с позицией Е. А. Свиридовой, которая предлагает «возлагать ответственность за вред, причиненный ИИ, на владельца первого. Вина владельца ИИ презюмируется, и независимо от наличия вины самого ИИ, его владелец несет ответственность в полном объеме за его действия» [6]. Подобно ребенку, получающему от родителей знания, опыт и воспитание, ИИ опирается на созданную владельцем программу.
Кроме того, Н. В. Крысанова видит вторую причину признания правосубъектности ИИ в гарантированности получения вознаграждения за положительные последствия действия ИИ [2]. Речь идет о признании и закреплении прав на результаты интеллектуальной деятельности, созданные ИИ.
Концептуальные сложности наделения ИИ правосубъектностью привели к появлению сторонников смешанного подхода. Так, П. М. Морхат, судья Арбитражного суда Московской области, «предлагает ввести в оборот «концепт правосубъектности электронного лица» для сложных роботизированных систем с ИИ. Причем данное понятие автор называет «гибридным», поскольку правосубъектность «электронного лица» содержит в себе некоторые элементы правосубъектности и физических, и юридических лиц» [4]. Согласно позиции Морхата, «основная цель наделения юнитов ИИ правосубъектностью заключается в том, чтобы позволить ему определенные правовые последствия своих действий и возможность ощутить на себе воздействие правовой системы».
Все большее распространение набирает идея о признании за ИИ «квазисубъектности». Представляется, что данный подход не является корректным, поскольку он предполагает искусственное дробление уже устоявшихся юридических институтов. Более логичным видится создание новой формы правосубъектности с учетом особенностей ИИ. Например, «в случае эффективного развития технологии очевидна необходимость наделения ИИ вещными и обязательственными правами для исполнения договоров: комиссии, агентского и поручения» [1].
Говоря об ответственности ИИ, его деликтоспособности, то они возможны лишь при наделении ИИ статусом субъекта права. Если же любой ИИ считать объектом робототехники, то субъектами будут являться сами разработчики или владельцы [5]. Данная парадигма переносит груз ответственности за действия ИИ на человека, там самым исключая иллюзию полной «автономии» первого.
С точки зрения действующего регулирования гражданского оборота, ИИ может выступать в различных статусах: как вещь, как объект авторских прав и как источник повышенной опасности, «то есть вопрос о наделении его деликтоспособностью в рамках существующей системы права невозможен» [10].
Однако ИИ все же не полностью скован инструкциями разработчиков, ведь в таком случае он перестает выполнять его сущностное предназначение. В связи с развитием технологий и роботостроения Айзеком Азимовым были сформулированы три закона робототехники, которые по сути совпадают с основными принципами этики. Они сводятся к непричинению вреда человеку и человечеству умными роботами. Тем не менее, Законы во многом декларативны: например, они никак не определяют границы того, что может называться вредом для человека [12]. Кроме того, как отмечает сам Азимов, законы могут быть изменены людьми в противоправных целях.
Человечество стоит на пороге отказа от принципа антропоцентризма в правовом регулировании, который более не может удовлетворять современные потребности общества. Так, «по итогам конференции разработчиков и исследователей в сфере ИИ, прошедшей в 2017 г. в США были разработаны и приняты Азиломарские принципы ИИ [11]. Эти принципы фиксируют гуманные цели, ценности и перспективы создания, использования и исследования явлений ИИ, связь их с наукой, культурой, производством, отказ от использования их во враждебной человечеству деятельности».
Представляется, что наиболее перспективным направлением правового регулирования является разграничение ответственности между системами ИИ и их разработчиками, а также обычными пользователями. При этом, будущая правовая материя должна отвечать основным этическим и правовым принципам.
Рецензент – Вашеняк Н. Е.
.png&w=640&q=75)
