Реакция Николая I на Июльскую революцию 1830 г. во Франции

Июльская революция во Франции, несмотря на свою кажущуюся незначительность для мировой истории и истории России в частности (по крайней мере в сравнении с другими французскими революциями), вызвала целую волны реакций во всем мире. Конечно, очевидными последствиями революции 1830 г. можно назвать ряд волнений и беспорядков в Германии и Италии. Также нельзя забывать, что именно Июльская революция стала своего рода толчком к движению за независимость Южных Нидерландов, в последствии получивших ее под именем Королевство Бельгия. В целом можно с уверенностью говорить об укреплении позиций либерального движения.

Что же касается России, то с одной стороны французская революция, по сути, привела к восстанию в Царстве польском, входившем на том момент в состав Российской империи, с другой же стороны как минимум вызвала бурную реакцию в самой России, как среди либерально настроенной интеллигенции, так и среди представителей власти.

Говоря о восприятии Июльской революции властью, конечно же, интереснее всего отдельно рассмотреть реакцию Николая I. Еще до революции, в 1829 г., царь с беспокойством наблюдал за политикой Франции, зная о намерении Карла X и главы правительства Полиньяка совершить государственный переворот [1, с. 545]. Даже русский самодержец, рьяный сторонник абсолютной монархии и противник любых ограничений власти правителя, понимал, что королю Франции следует следовать Хартии 1814 г. Николай даже взял обещание с Карла X не предпринимать никаких незаконных действий, в том же, к слову, заверяли русского дипломата Поццо ди Борго и министры Полиньяк и Пейронне.

Император воспринял свержение Карла X так негативно, как никто другой. Татищев С.С. даже пишет, что Николай I допускал дружеского отношения с республиканской Францией 1848 года, но вот «с июльской монархией он не мог искренне примириться во все продолжение ее восемнадцатилетнего существования» [4, с. 127-128].

Вероятно, для этого было несколько причин. С одной стороны, хотя Николай, не питал особой любви к правлению Бурбонов, он все же считал неприемлемым свержение династии. По мнению императора законным правителем Франции должен был стать наследник престола Генрих, герцог Бордоский и внук Карла X, при регентстве Луи-Филиппа, так как такое развитие событий следовало бы принципу наследственности, а значит, что самое важное, сохраняло принцип божественного права [4, с. 128].

Именно это является основной причиной ненависти Николая к событиям революции 1830 г. и к июльской монархии в целом. В глазах императора Июльская революция растоптала те принципы самодержавия, которые он так рьяно отстаивал на протяжении всего своего правления. В таком случае не так неожиданно, что Николай I относился с большим доверием и миролюбием к республике, чем к конституционной монархии, которая получила свою власть от народа, а не от Бога. Цитируя Татищева, «король “волею народа” не был равноправным членом семьи государей “Божьей милостью”» [4, с. 128]. Стоит отметить, что Николай был последователен в своих суждениях – в будущем такое же отношение к себе «заслужил» и император Наполеон III. Широко известна история о том, что Николай I отказался, так же, как и его предшественника, признавать Луи Наполеона равным себе, назвав его в ответном письме по случаю восхождения последнего на престол «другом», а не «братом», как было принято по этикету.

Очевидно, что такой взгляд русского императора на июльскую монархию означал перемены как во внешней, так и во внутренней политике страны, но об этом позднее. Для начала стоит вернуться к самой Июльской революции, а точнее к реакции Николая I в первые месяцы после событий в Париже.

11 августа (30 июля), как только вести о событиях во Франции дошли до императора, он в тот же вечер вызвал к себе барона Бургуэна, поверенного в делах французского посольства в России в связи с отсутствием герцога Мортемара. По воспоминаниям Бургуэна Николай I воспринял ситуацию с большим беспокойством: «Вы видите, все что мы предвидели, совершилось. Какое несчастье!» [4, с. 146-147] Но если тогда русский император все еще сохранял определенное спокойствие и надежду на сохранение во Франции легитимной власти, то 17 августа, с известиями об окончательном свержении Бурбонов, Николай впал в ярость и незамедлительно приказал прекратить любые дипломатические отношения с Францией [2, с. 734-735].

Затем состоялась еще одна аудиенция Бургуэна с Николаем I, во время которой император в очередной раз показал свою неприязнь и непринятие итогов Июльской революции, а также верность сложившимся принципам легитимности власти монарха. Самодержец говорил французскому дипломату: «…Вам уже известно, что я не признаю иного порядка вещей и этот порядок (Венскую систему) считаю единственно законным…». А затем добавил: «Никогда я не смогу признать то, что произошло во Франции» [4, с. 148]. Хотя Николай I позднее успокоился и пояснил, что еще не принял окончательного решения, было очевидно, что отступать от своих идеалов он не собирается.

Вероятно, в эти дни внутри императора боролось два чувства. С одной стороны, непринятие событий в Париже, неприязнь к самой сути власти от народа и конституционной монархии, ощущение себя в роли гаранта сохранения законной власти в Европе, которые призывали его к действиям против июльской монархии. С другой же стороны, очевидным было нежелание императора развязывать очередную кровавую войну, а также сохранявшаяся любовь к Франции (особенно на фоне политической поддержки, которую Франция оказала России в последней Русско-турецкой войне), о которой он сам не раз упоминал. В этом смысле идеи русского самодержца можно назвать довольно точной сублимацией неопределенности и настороженности всего правительства России.

Довольно точно, хотя и с определенной эмоциональной окраской, описал реакцию Николая I Ф. Гизо: «…Июльская революция весьма задела его монархическую гордость; вызвала беспокойство относительно будущего и нарушила его покой. Она спровоцировала у него приступ страстной ненависти, но не рискнул об этом заявить во всеуслышание, не выступил в качестве противника ненавистного ему события. Дабы удовлетворить свою страсть, не компрометируя при этом своей политики, он намеренно отделил короля Луи-Филиппа от Франции. Благожелательный по отношению к французской нации, как до, так и после 1830 года, и враждебный по отношению к ее новому королю» [5, p. 25].

Тем не менее, Николай не мог не допустить возможную необходимость в военной интервенции во Франции, если та пожелает расширить свои границы, о чем он писал в ответном письме своему брату Константину: «Если революционная Франция захочет восстановить свои старые границы, это совершенно изменит наши обязанности, тогда в трактатах будут прописаны роли каждого из нас, и дело должно будет закончиться с мечом в руках, да убережет нас от этого Бог» [3, с. 36].

Таким образом, Николая I сохранял определенный ориентир, идеал, которому он следовал при принятии решений. В частности, это система мироустройства, принятая на Венском конгрессе, а в глобальном смысле это, уже упомянутый, принцип легитимизма, основанный на божественном праве монарха. Но в конце концов, император все же показал себя рациональным политиком, готовым идти на уступки.