Магомед Дикаев: двадцать стихотворений о любви и одна песнь отчаяния

Вспоминая, как в возрасте десяти лет впервые услышал исполнение своим отцом народных песен, Магомед Дикаев пишет о том, как после спросил у отца: «Папа, почему наши песни не передают по радио?» [2, с. 450] До депортации Жунид Дикаев, народный артист Чечено-Ингушетии, являлся артистом Чечено-Ингушской филармонии, всегда отличался особенно талантливым исполнением народных песен, аккомпанируя себе на дечиг-пондаре.

Биографическую заметку, в рамках которой Магомед Дикаев вспоминает этот случай, он пишет к изданию своей второй книги стихов «Горит мое сердце» [2, с. 451], когда уже окончен историко-филологический факультет Чечено-Ингушского пединститута и аспирантура «по фольклору» [2, с. 451].

Магомед Дикаев – чеченский поэт и преподаватель, родившийся первого сентября 1941 года в небольшом селении Бердыкел под Грозным и в возрасте неполных трех лет оказавшийся с семьей в депортации. Родные края увидеть ему довелось лишь спустя тринадцать лет. За небольшой отрезок времени было издано три сборника его стихотворений «Дом чеченца» (1965) (на момент публикации ему всего двадцать четыре года), «Горит мое сердце» (1967) и «Струны сердца» (1971). Посмертно, в 1990 году была выпущена еще одна книга «Имя человека» с предисловием Апти Бисултанова. В рецензии на творчество молодого поэта, приуроченной к выходу третьего сборника Г. Индербаев характеризует лирического героя Магомеда Дикаева как «человека духовно богатого, человека-преобразователя окружающего мира» [3, с. 27].

Сквозная тема творчества Магомеда Дикаева – любовь, в проявлениях настолько разнообразных, что во много раз превосходит древнегреческий канон. В письме дяде Муслима Магомаева, в качестве иллюстрации к методу, Магомед Дикаев замечает: «Искусство подобно любви, в искусстве врать не стоит» [2, с. 232].

Тоска, предвкушение, фантазирование – чувства, сопутствовавшие дикаевской любви к родине, когда она только зарождалась. Вступив в сознательный возраст, поэт не мог не замечать неукорененности собственной семьи в местах ссылки, не мог не вслушиваться в разговоры взрослых, основным мотивом которых было «когда уже?». Это сближало его, как читателя, с лермонтовским героем Мцыри, который в силу (уже иных) обстоятельств также свою родину мог только воображать. С М.Ю. Лермонтовым Магомед Дикаев иногда будет вступать в мягкую полемику, но никогда не станет пытаться сбросить с пьедестала.

Магомеду Дикаеву из-за собственного бэкграунда и в целом реалий эпохи мог не импонировать нарциссический романтический взгляд лирического героя М.Ю. Лермонтова. Но в стихотворении «Земля поэтов», рассуждая о Кавказе, как о месте, в котором формируется поэтическая мысль, в числе любимых поэтов он называет по фамилиям М.Ю. Лермонтова и А.С. Пушкина (в таком порядке), а просто по имени чеченского поэта Арби Мамакаева, который являлся для Магомеда Дикаева крайне важной фигурой [1, с. 225].

В стихотворении «Бэла наших дней» лирический герой противостоит «мягкой» силой образам Казбича и Печорина, и предлагает Бэле себя, как человека, который не предаст. Неспособность к предательству часто фигурирует в любовной лирике Магомеда Дикаева, когда герой выступает в жанре своеобразного поэтического сватовства и может сообщить возлюбленной о разного рода материальных трудностях, но заверить, что не станет причиной ее страданий.

Также любовной лирике Магомеда Дикаева свойственно немного куртуазное умиление капризам возлюбленной, как в стихотворении «Какой тяжелый ты человек» и «Я просил тебя не о трудном счастье», в котором он сокрушается, что возлюбленная проигнорировала его простую просьбу о телефоном звонке, тогда как ему стоило бы просить ее о полноценном вайнахском свидании у родника. Вообще, приметы современности типа телефона, радио, космоса или комсомола могут вливаться свежей струей в фольклорную ритмику поэзии Магомеда Дикаева.

Легким настроением и ритмикой повторяющихся простых образов обладает стихотворение «Приметы весны»: «Если девушка в светлом/ Улыбнулась невольно,/ Словно первый цветок,/ Просыпаясь от сна, – / Значит, тонкая ветка/ Оживает под солнцем. / Значит, легкой походкой/ Зашагала весна».

Образ возлюбленной у поэта – это почти всегда и образ друга, готового вместе с ним преодолевать жизненные трудности и невзгоды. В стихотворении «Кого я ищу?» чётко ставится вопрос. Это очень зрелое и прогрессивное даже сейчас отношение к любви: кого я ищу, кто мне нужен, что я из себя представляю. Ночь, бессонница, саморефлексия, мечты о будущем, ожидание.

В стихотворении «Девушка, выросшая в Ленинграде» лирический герой просит возлюбленную дать еще один шанс их отношениям, попытаться забыть белые ночи ради красоты горных вершин и жизни с ним. «Московская молодежь» – о том, как вписанные в канон истории любви не способны удивить простого парня с гор, знающего непростую историю их жителей.

В географическую подборку стихотворений Магомеда Дикаева можно отнести и «В горном селении», где поется песнь Шатою, отличающимся особым благородством шатойцам. Как исследователь фольклора, он заметил, что «В горных районах Чечено-Ингушетии <…>с глубоким уважением относятся к традициям народной песни, стараются без изменений передать ее содержание». [2, 438] Неизменяющиеся песни гор Магомеда Дикаева, несомненно, восхищали.

«В земле отцов» содержит в себе еще одну константу творчества наряду с идеей о том, что любовь и искусство не терпят лжи – не бойся говорить илли тому, чему отдал сердце. И он не боится – и звучит илли дому и гостю в «Очаге чеченца», которое будет включено в «Антологию чечено-ингушской поэзии» (1981) [2, 516]; илли чеченской гармони – «Звучи, мой мерз-пондар»; илли родному селу Бердыкел словами «Село моих далеких предков,/ Родник моих больших надежд»; илли своему единственному имуществу в стихотворении «Мой удел» – правдивой песне; илли чистой, как смущающееся и спотыкающееся дитя, любви в стихотворении «Моя любовь».

Магомеда Дикаева, как и многих чеченских интеллектуалов той поры, по всей видимости, беспокоил сталинистский откат к колонизаторскому типу восприятия кавказских народов. Колониальной категории иного он противопоставляет «домашнего» чеченца в таких стихотворениях, как «Милосердная Чечня» и «У казачки гребенской». «Моя родина» чем-то напоминает колыбельную безумно любимому ребенку. Третья строфа, которая начинается со слов «Каждое предстоящее завтра» и обещанием эти завтра с ней проводить, каждая следующая строка разветвляет широкое восхваление родины.

Двум поэтам, которые наставили его в начале пути и которых он считал своими поэтическими учителями, он посвятил «Камни расскажут» (М.Мамакаеву) и «Друг горцев» (Н.С. Тихонову). Магомет Мамакаев опубликовал цикл стихотворений Магомеда Дикаева в альманахе «Аргун» за три года до издания в печати «Очага чеченца» и, по словам самого поэта, «пожелал мне доброго пути» [2, с. 451]. В «Друге горцев» лирический герой не возносит хвалу в традиционном смысле, но субъективно перечисляет достижения и качества описываемого им в том русле, в котором признание чеченских поэтов и героев Н.С. Тихоновым заслуживает признания Н.С. Тихонова чеченцами. Он заслуживает благодарности за человечность и любовь к правде, учитывая положение, в котором чеченский народ оказался и оказывался вновь и вновь из-за бесчеловечности и лжи. Ложь, по Магомеду Дикаеву, вообще не способна породить что-либо стоящее.

Качественно отличается от иногда даже шутливой и ироничной к себе любовной лирики, от возвышенных стихотворений о родине, благодарных – матери, стихотворение «Мать мастера». Слово «пхьеран» можно перевести с чеченского языка как «мастер», «умелец» или более конкретно «кузнец». Также «пхьалгIа» может пониматься, как «мастерская или «кузница». На протяжении шести четверостиший постепенное исчезание и растворение в небытии движется к финальной точке, когда достигает апогея в строке «Кузница мастера уже остывает». Место творчества больше не горит, процесс необратим. Последующие четыре четверостишия – притворно легко предпринимаемые попытки утешить мать и придать ей сил. Даже конец с намерением жить радостно, пока живется, не растворяет того ощущения, что читатель непреднамеренно шагнул в чужую депрессию, чужое отчаяние, непредназначенное для демонстрации.

Магомеду Дикаеву была предложена роль «певца родной земли», тогда как сам он был не просто национальным поэтом, а поэтом самодостаточным в любых рамках, илланчи, бардом.