Неологизмы «Велесовой книги»

В настоящее время не утихают споры об аутентичности уникального памятника древнерусской письменности с общепринятым названием «Велесова книга», который представляет собой сборник фрагментов переписи неизвестных письменных источников IX века.

Основной довод противников аутентичности «Велесовой книги» – отсутствие описанных Миролюбовым Ю.П. (1892-970) деревянных досок, с которых он сделал перезапись нанесённого на них текста. Это конечно серьёзный довод, если учесть, что у «Слова о полку Игореве» вообще не было средневекового списка, который бы мог подтвердить его аутентичность, но это не помешало, академикам Зализняку, Лихачёву, Рыбакову и другим, признать его подлинником XII века. Поэтому, рассматривая сегодня вопрос аутентичности «Велесовой книги», мы, так же как и в споре о поэме «Слово о полку Игореве», вынуждены опираться только на текстологический анализ.

«Велесова книга», это огромный полиномный эпический текст, состоящий из, не связанных между собой, фрагментов, исполненных разными авторами, поэтому он не поддается целостному текстологическому анализу. В связи с этим, такой анализ будет проводиться по реперам. В качестве одного из них рассматриваются неологизмы «Велесовой книги».

Справедливости ради, следует отметить, что фальсификаторы не брезгуют использованием неологизмов для украшения своих мистификаций. Так в поэме «Слово о полку Игореве» было использовано имя несуществующего мифологического персонажа «Боян», имя которого А.С. Пушкин в поэме «Руслан и Людмила» именовал уже как «Баян», искренне верив, что оно является производным от древнеславянских слов «баян» – обоятель, и «баять» – рассказывать.

Аналогичный неологизм мы встречаем и в берестяной грамоте № 21 – «оузцинка», который создан специально для этой грамоты, и нигде более не употреблялся вплоть до начала текущего века, когда он вошёл в речевой оборот в значении «узкое полотно».

Тем не менее неологизмы могут использоваться в качестве репера не только для опровержения аутентичности артефакта, но и для её подтверждения, так как при отсутствии иных письменных источников семантическое содержание неологизма может выступать аргументом аутентичности рассматриваемого артефакта, ввиду сложности его искусственного формирования с неявными семантическими связями с известными графемами. Для того чтобы создать и интегрировать подобный неологизм в канву повествования, надо думать на языке повествования, что для фальсификатора невозможно, из-за иных задач, которые он перед собой ставит во время создания мистификации.

Место нахождение рассматриваемых неологизмов указывается по публикации А.И. Асова «Велесова книга» [1].

ОВДАТЕ (дощечка 9а, строка 4)

В контексте повествования оно означает «выдать замуж».

«Мы должны выдать своих дочерей замуж (овдате), чтобы увидеть внуков».

Поиск известных соответствий не дал положительных результатов. Таким образом, никаких следов в европейских языках этого слова нет. Тем больше вопросов возникает в связи с его появлением в тексте книги.

Для того чтобы понять этимологию слова «овдате» рассмотрим исторический аспект происхождения антонима «овдоветь».

«Овдоветь» вероятней всего происходит от конструкции «о»+«вдов» – стать вдовой (вдовцом), т.е. потерять умершего супруга. Таким образом, корнем конструкции является морфема «вдов», которая во всех словарях сводится только к двум значениям:

• вдов/ство – потеря супруга;
• вдов/оль – много, достаточно и т.д.

Поскольку «вдоволь» по смыслу не относится к потере, то исследуемая морфема «вдов» не дает каких-либо новых знаний о происхождении слова «вдовство». Поэтому рассмотрим следующую конструкцию «в»+«дов», то есть состояние в «дов», или в состоянии утраты.

Поскольку семантика морфемы «дов» многозначна, то выделим в её семантическом поле только те значения, которые так или иначе связаны по смыслу с потерей, утратой и т.д. Анализ доступных словарей не позволяет выделить в этой морфеме значение утраты, кроме одного древнерусского слова «доволъ», которое означает [3]:

• достаток;
• расходы;
• быть довольным.

Первое и третье значение нам не подходят, а вот второе уже имеет синомическую связь с понятием утраты. Но поскольку, нигде больше, эта морфема в подобном значении не встречается, следует признать, что она вышла из употребления уже задолго до IX века, но оставила свою семантическую принадлежность в слове «вдовство» /1/.

Итак, морфема «дов», в одном из вариантов использования, имеет смысл утраты, потери, тогда вполне возможно, что морфема «дат» имеет смысл обретения.

В том же словаре читаем:

• дат/ель – даритель;
• дат/и – дать, принести, вверить, вынести приговор, приложить усилия, позволить, оставить.

Как видим семантическое поле морфемы «дат» в IХ веке значительно шире семантического поля морфемы «дов», и оно вполне могло означать до IХ века состояние приобретения супруга. Тогда «вдат» может означать «в супружестве», а «овдат» – выдать за муж, жениться /2/.

Проведенный анализ показывает, что конструкция слова, и особенно его семантическое поле, весьма сложны, чтобы само слово могло быть изобретено «по ходу», при отсутствии полных его аналогов в известных языках. Таким образом, само наличие этого слова в тексте является существенным аргументом в пользу подлинности текста, так как представляется маловероятным его искусственное происхождение, как нас пытаются в этом убедить противники аутентичности «Велесовой книги».

МОНДРЕ (дощечка 7е, строка 15)

В контексте повествования это слово имеет значение «ожерелье».

«Перья радугой Ее сверкают – красные и синие; священные ожерелья (мондре) – желтое, а на (длинной) шее золотое и белое (серебристое)» /3/.

Единственно, где мы встречаем похожее слово «monter», это французский словарь, причем слово имеет там довольно обширное семантическое поле, в том числе и такие значения как взлететь, втянуть, вознести, втащить, поднять и т.д., которые мало согласуются со смысловым значением слова «ожерелье». Таким образом, следует предположить, что слово «мондре» имеет конструкцию «мон»+«дре».

В Словаре древнего славянского языка [2] морфеме «мон» морфологически соответствует слово «монисто» – ожерелье, которое в «Словнике» [5] имеет и значение «монета». Следует вспомнить, что древнеславянские ожерелья изготавливались из набора монет или чеканных круглых медальонов.

Морфема «дре» соответствует словам «древльнь», «древлие» в значениях древний, прежний и «дръво» – дерево.

Таким образом, конструкция «мон»+«дре» может читаться как «ожерелье древнее» или «древнее ожерелье». Учитывая, что слово «мондре» использовано при описании облика богини Сва, можно предположить, что морфема «дре» именно в этом месте текста означает «прародительница». Тогда слово «мондре» приобретает смысл «ожерелье прародительницы» или «священное ожерелье», т.е. не просто женское ожерелье, а ожерелье культовое, имеющее в семантическом поле религиозную окраску.

Поверить в искусственность такого слова практически не возможно. Если в дальнейшем действительно будет доказано, что текст книги подделка, то перед его создателем надо «снять шляпу», а само произведение и имя его автора занести в мировые шедевры языкознания, потому что я думаю, вряд ли кому-нибудь еще удастся создать нечто подобное /4/.

При анализе графемы «мондре» следует учитывать, что лексеме «ожерелье» в «Велесовой книге» соответствует и другая графема «ождереыа» (д. 22, стр. 29), которое незнакомо словарям древнеславянского язык, но лексема «ожерелье» при этом знакома им в графемах «гривьна» и «монисто» /5/.

СТРЕБНЕ (дощечка 7е, строка 15)

В контексте повествования имеет значение «удлиненная шея».

«Перья радугой Ее сверкают – красные и синие; священные ожерелья – желтое, а на (длинной) шее (стребне) золотое и белое (серебристое)».

Фонетические аналогии морфемы «стреб» имеют следующие значения:

• стреб/ляти (Даль) – хоронить, погребать (староцерковное);
• бе/стреб/ное (Даль) – говенье, с исповедью, но без причастия;
• во/стреб/овать (Ожегов) – потребовать;
• и/стреб/итель (Ожегов) – уничтожитель;
• я/стреб (Ефремова) – хищная птица;
• streb/e (нем.) – распорка;
• streb/en (нем.) – добиваться, стремиться, порываться;
• v/streb/at (чеш.) – всосать;
• v/streb/avat (чеш.) – впитывать.

Близкие морфемы можно найти в древнегреческом и санскрите:

• strob/os (гр.) – кружение, кручение, вращение;
• str/i (санск.) – женщина.

Фонетические аналоги морфемы «треб»:

• Треб/а (Ефремова) – потребность, нужда, просьба;
• Треб/ити (Даль) – очищать, освобождать, отделять.
• Треб/ище (Даль) – жертвенник, божница;
• Треб/ование (Ефремова) – настоятельная просьба, условие;
• Рас/треб/ушить (Даль) – растрепать, растеребить;
• Треб/уха – внутренности животного.

Анализ приведенных значений позволяет выделить в морфемах «стреб» и «треб» следующие семантические области:

1. Уничтожение: стребляти, истребитель, растребушить, ястреб, требити, требуха.
2. Требование, просьба, поручение: востребовать, steben, vstrebat, vstrebavat, треба, требование.

Таким образом, дополняя друг друга морфемы «стреб» и «треб» выражают смысл «настоятельного уничтожения», который эквивалентен понятию «утоление голода». Этому же значению соответствует слово «бестребное», по смыслу означающее «противостояние чревоугодию». И слово «жертвенник», так же связанное с потреблением пищи (в данном случае богами). В целом эти семантические области покрывают такое понятие как «горло».

Окончательно семантическое поле этих морфем уточняется понятиями «распорка», «вращение», «женщина».

Если принять во внимание, что горло и шея, это анатомически очень близкие понятия и в древности, вероятней всего, были мало различимы, то можно признать, что морфемы «стреб» и «треб» могут относиться и к понятию «шея», тогда к этому же понятию может относиться «распорка», как часть тела между головой и туловищем, «вращение» как способность шеи вращать голову, «женщина» как выделение такого качества, как особая форма шеи – удлиненная.

Таким образом, все рассмотренные смысловые значения морфем «стреб» и «треб», так или иначе, перекликаются со смысловым значением «шея».

Важно отметить, что прямых аналогов рассмотренных морфем слову «шея» в анализируемых языках, в том числе и древних, не обнаружено, а придумать слово, которое на глубоком семантическом уровне вписалось бы в современное семантическое поле при такой высокой частоте совпадений невозможно, даже очень талантливому человеку. Поэтому при доказательстве искусственности (поддельности) текста «Велесовой книги» необходимо будет объяснить, каким образом в текст попали слова, не имеющие аналогов ни в древности, ни в современности, но имеющие глубокие семантические корни в разных языках и семантически не противоречивые повествовательной канве текста /6/.

КОЛЕНДО (дощечка 11б, строка 1)

В контексте повествования имеет значение «алтарь».

«Алтари (колендо), купала храмов наших – есть творение Вседержителя»

В древнеславянском языке, «колендо», очевидно, происходит от слова «колено».

Древнегреческо-русский словарь:

kaleno – призывать богов.

Санскритско-русский словарь:

kal – направлять, уводить, идти следом;

kala – пение;

kalapa – совокупность;

kola – кабан.

В «Велесовой книге» «Коляда» пишется как «КОЛИАДЬ» (д.3а, стр.13), что позволяет сделать вывод о том, что «колендо» и «колиадь» имеют все-таки разное значение. В связи с этим, вероятнее всего, «колендо» означает место почитания богов /7/. Если это так, то вопрос взаимосвязи древнегреческого, древнеславянского языков и санскрита следует, по-видимому, решать в пользу славянского языка, который в слове «колендо» представляет собой перекрывающееся семантическое поле как древнегреческого языка (культовое действие), так и санскрита (атрибуты культового действия).

В этом свете искусственность «Велесовой книги» становится ещё более сомнительной.

УДРЗЕЦ (дощечка 11б, строка 1)

В контексте повествования имеет значение «Вседержитель».

«Алтари, купала храмов наших – есть творение Вседержителя (удрзец)»

Старославянский словарь [3] такого слова не знает, но он знает слово «оудрьжати» в значения: удерживать, сохранять, волноваться, томиться, быть в тревоге, задерживать, сдерживать, овладеть, обладать. А вот Словарь древнего славянского языка [2], знает слова: «оудръжатель», «оудръжитель» в значениях удерживатель, удержитель; «оудръжати» – укрощать, обуздывать.

Таким образом, слово «уд(е)рзец» может быть использовано для обозначения верховного божества, но маловероятно, что это слово из лексикона IX века, когда культовый пантеон признавал высшем божеством Триглава, поэтому у него не могло быть замены в виде безликого Удерзеца.

Появление этого слова в тексте «Велесовой книги» может иметь несколько вариантов происхождения.

1. Подмена произошла между IX и XIX веками во время очередной переписи текста досок.
2. Подмена произошла меду переписью Миролюбова Ю.П. текста с дощечек Изенбека Ф.А. и его публикацией в «Жар-птице», так как Творогов [4], уже приводит в своём издании «удрзец».
3. Подмену сделал сам Миролюбов во время переписи.

С другой стороны, у Творогова, эта фраза записана так: «радогщ колендо а крышень и се отва удрзец сывый яръ», где «сывый» (производное от глагола «быти») можно перевести как «суть», а «яръ» как «есть». «Отва» от «отворити» – отворить. /8/

Тогда фразу можно прочесть как: «радогщ колендо а крышень есть суть отварённая Удерзецом (Вседержителем)».

Из трёх слов «радогщ колендо и крышень», «родог(о)щ» обозначает не имя божества, а место культового пантеона /9/, следовательно, и два других слова, тоже не являются именами, а, вероятней всего, обозначают элементы радогоща: «колендо» – жертвенник (алтарь), «крышень» – купол, через который выходил дым культового костра. В этом случае прочтение фразы может быть таким: «Алтари и купала храмов (наших) есть суть отварённая (нам) Удрезецом (Вседержителем)». Далее по тексту идет продолжение поимённого перечисления пантеона божеств.

И, всё-таки, Удерзец диссонирует с именами других божеств, что скорее всего вызвано не преднамеренной фальсификацией, а ошибкой переписчиков /10/.

Завершая обзор неологизмов, а в данной статье рассмотрены далеко не все неологизмы «Велесовой книги», можно сделать вывод о том, что использованные неологизмы, не имеют поверхностной связи с речевым оборотом IХ века, и связываются с контекстом повествования через глубокие семантические связи (кроме «удрзец»), которые, маловероятно, стал бы выискивать фальсификатор, чтобы кого-то удивить своей эрудицией, скорее это вызывает противоположный эффект.

Примечания

/1/ Относительно лексемы «доволь» интересно замечание Г. Дъяченко (Полный церковно-славянский словарь. 1900 г.), который толкует его как «ограниченная потребность, без чего в жизни обойтись невозможно», что можно соотнести с понятием утраты в лексеме «вдовство».

/2/ Косвенно этот вывод подтверждается фонетическим созвучием с санскритом: «vadu» в значении невеста. При этом примечательно семантическое поле морфемы «vad»: речь, спор, ссора, клевета, крик, пение.

Отсюда можно сделать вывод о том, что «вдате» является графемой вошедшей в речевой оборот до исхода ориев (землепашцев) в Индостан (о чём есть информация в «Велесовой книге, д. 15а), и до появления в речевом обороте санскрита такого понятия как «Тримурти», которое переводится выдержкой из «Велесовой книги» (д.26 стр. 47-49):

«Падшему на поле брани Перуница даёт испить воду живую, и выпивший её идёт во Сваргу на белом коне.

А там встречает его Перунько и ведёт в благие свои чертоги, в коих пребывает (вновь прибывший) некоторое время, пока не достанет себе нового тела».

Тримурти – три посмертных перехода: 3 дня, 9 дней, 40 дней.

Тримурти: Вишну (видну/увидишь), Шива (дива/дивные), Брама (брама/врата) – «После трёх посмертных переходов увидишь дивные врата». Этот древнеславянский фразеологизм зафиксировался в санскрите как сакральный индуский фразеологизм: «Тримурти: Вишну, Шива, Брама», с последующим созданием корпуса их мифологических черт и соответствующих мест в индуском пантеоне.

Если подобные совпадения можно изобретать сидя дома на диване, то удивительно, что у нас так мало литературных мистификаций. Ведь это так просто, связать между собой два мёртвых языка, и то, что из этого получилось выдать за грубую мистификацию.

/3/ Очевидно, имеется в виду два разных типа ожерелий: нагрудное медное, и нашейные: золотое и серебряное, в тексте белое.

/4/ К слову сказать, в качестве предполагаемого автора/переписчика можно рассматривать Н.В. Неклюдова (1762-1849), генерал-майор в отставке с 1801 года, дедушка последней владелицы имения Задонских в Великом Бурлуке Е.В. Задонской (1834-1918, в девичестве Неклюдова), где в 1919 году, по версии Миролюбова, дощечки будущей «Велесовой книги» нашёл полковник Белой армии Фёдор Артурович Изенбек (1890-941).

Неклюдов Н.В. был членом харьковского отделения Русского библейского общества утверждённого Александром I 23 января 1813. Около 1820 г. Николай Васильевич бесследно исчезает, и обнаруживается в 1840 г. в Соловецком монастыре. Возможно именно тогда, работая с книгами раскольников, он и сделал натурализованную копию не расшифрованных к тому времени досок, которые и привёз с собой в Рузаевку, где они пролежали всеми забытые до Гражданской войны. Условия их хранения в сыром подвале около 70 лет, вполне могли привести их к тому состоянию, которое описал Миролюбов.

/5/ Если исходить из версии намеренной фальсификации артефакта, то возникает естественный вопрос: зачем имитатору понадобилось создавать два неологизма для одной лексемы, если уже существовали для неё две графемы? Мало того, что имитатор не воспользовался своим титаническим трудом, но он ещё намеренно усложнял себе жизнь, создавая новые графемы, которые не только не добавляли артефакту древности, а наоборот выступали маркерами его несоответствия известным письменным формам древнеславянского языка, что послужило единодушному признанию его фальсификацией. То есть, весь его титанический труд был направлен на то, чтобы убедить специалистов в том, что его работа, это мистификация (!?).

/6/ Это не единственный случай в «Велесовой книге», когда используется слово в неизвестном для него семантическом поле. Аналогичная ситуация рассмотрена ранее (Захваткин А. Ю. О методологической проблеме этимологического анализа лексемы «зга» // Актуальные исследования. 2022. №43 (122). С. 39-43), в отношении слова «зга» в «Велесовой книге», где оно использовано в неизвестном в настоящее время значении «зарница», что принципиально изменяет содержание фразеологизма «не зги не видно», трактуя его как «пасмурно» (зарниц не видно), в отличие от общепринятой трактовки «темень», когда зарницы, наоборот, очень хорошо видны на дальних расстояниях.

/7/ Следует отметить, что в большинстве словарей древнеславянского языка слово «колено» не находит своего отражения, что представляется странным, так как оно присутствует в настоящее время в таких близкородственных славянских языках, как русский, сербский, словацкий, словенский, польский, боснийский, поэтому должно иметь свою общую корневую основу ранее X века. В связи с этим, сегодня с полной уверенностью нельзя утверждать, что слово «колено» отсутствовало в речевом обороте IX века.

Так, например, в XV веке употреблялось слово «коление» в значении «жертвоприношение» (Словарь русского языка XI – XVII вв.).

При этом следует обратить внимание на дощечку 25 стр. 31-33 «Велесовой книги»:

И всяк мнить себя будет кудесником

И идолу чужому (руга) клятвы свои будут приносить на коленях (кметь)

И клятвы эти на коленях (кметь) суть рабство.

Лексема «къметь» впервые встречается в «Поучении Владимира Мономаха» (1099 г.), где её перевели как «витязи», хотя по смыслу повествования оно означает «пленные» (стоящие на коленях). Именно в этом смысле это слово использовано в «Велесовой книге». В дальнейшем неправильный перевод был использован в поэме «Слово о полку Игореве», и в древнерусские словари эта лексема попадает уже в значении «воин», «ратник» «витязь», «ополчение», «простолюдин», «слуга».

«Словник» [5] знает графему «къметь» в значении «деревенский старейшина», очевидно, из речевого оборота XV в., но при этом не знает его в других значениях.

Таким образом, неологизмы «колендо» и «къметь» имеют органическую связь с содержанием текста, и находят свои параллели в иных источниках.

/8/ Надо отметить, что «яръ» это уже современный неологизм от древнеславянского слова «еръ» (ибо, потому что, есть), и в приведенной записи оно не могло попасть в текст в IX веке, что указывает на сильное влияние переписчиков в этом месте, и в целом на текст «Велесовой книги». На этот же факт указывает и частая подмена гласных «о» и «а», что, очевидно, связано, с тем, что книга собрана из фрагментов, которые использовались для обучения письму молодых людей.

/9/ Смысл лексемы «радогощ» раскрывается только в «Велесовой книге», так как ни один словарь древнего славянского языка такое слово не знает.

Дощечка 14, стр. 4: «…мы принимали купцов – арабов и иных, и те гости почитали радогощ…».

Дощечка 22, стр. 3: «И мы должны на радогоще около богов радоваться, и плясать, и венки подбрасывать к небу, и петь, славу богам творя».

Дощечка 22, стр. 9: «И это (мы вспоминаем) на нашем радогоще».

Таким образом, из контекста повествования можно сделать вывод о том, что «радогощ» является синонимом лексемы «капище», то есть, это эквивалент понятия «храм» под открытым небом. Так же, возможно, культовое кострище накрывали неким подобием купола, которое носило название «крышень», которое отличало элемент радогоща от имени божества Вышень.

Таким образом, «радогощ» также можно рассматривать как неологизм «Велесовой книги», как производное от конструкции «радость»+«гостие», где «гостие» имеет смысл современного слова «гостинная» – помещение для приема гостей. В этом контексте «радогощ» может иметь значение места радостных встреч с богами и пращурами. На это указывает окончание слова «-щ», как сакральный смысл слова «щёпоть» – вместе.

/10/ Возможно в неологизме «уд(е)рзец» мы сталкиваемся с одним из двух возможных феноменов:

• феномен переписчика, когда в текст вставлялись слова современные переписчику;
• феномен архаичных неологизмов, когда в исходный текст попадали слова на длительное время, выходившие из обращения, но затем возвращались в речевой оборот, но уже в искажённом виде.

Также следует отметить, что в Словнике [5] есть слово «родотворьць» в значении творец, создатель, что было бы более уместно для данной фразы, если бы её создавал имитатор.