Первую половину XIX столетия можно по праву считать прорывным этапом на пути развития русской классической литературы. В этот короткий период времени были сформированы идейные основы отечественной словесности, появились новые формы авторского высказывания, а также вышли на историческую сцену писатели, оставившие непревзойденный след в мировой культуре. Творчество А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Н. В. Гоголя стало базисом всей последующей русской литературы, а предложенные ими темы были продолжены и углублены уже другими авторами [3, с. 48].
Вместе с тем одним их центральных событий начала XIX века стало зарождение российского романтизма, обратившегося к самым сложным и неоднозначным аспектам человеческой жизни. Русские романтики, равно как и их европейские коллеги, отказались следовать жесткой схематичности эпохи классицизма, и сфокусировали свое внимание на волнующем образе уникальной личности в непреодолимых обстоятельствах, на образе героя сражающегося и порой трагически гибнущего в этой борьбе. Очевидно, что источником для вдохновения писателей в творчестве такого рода не могла стать обыденная реальность их современников, что стало основной причиной европейского культурного поворота на восток. Загадочный, интригующий и экзотичный мир мусульманского востока явился богатым материалом для литературного переосмысления западных авторов. И если для английских, французских и немецких поэтом восток стал ассоциироваться с их заморскими колониями и Османской империей, то русские писатели имели шанс получить еще более сложную и закрытую географическую локацию для собственного изучения, а именно Северный Кавказ. Именно исследованию зарождения интереса русских романтиков к кавказской тематике в целом и образу северокавказской женщины в частности посвящена данная статья.
Рассматривая проблематику зарождения особого внимания русских романтиков к реалиям Северного Кавказа в XIX веке, необходимо обратить особое внимание на тот факт, что данный феномен стал результатом сочетания различных обстоятельств политического, социального и культурного свойства, определивших весь образ рассматриваемой эпохи. Первой и основной причиной, обусловившей введение образа кавказской женщины в русскую литературу, стал общеевропейский тренд на культурный ориентализм, процветавший на европейском континенте в эпоху расцвета классического романтизма [8, с. 87].
Еще до зарождения русской романтической традиции в работах раннего А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова, их европейские коллеги, и, прежде всего, главный источник для подражания всех молодых романтиков Европы Джордж Байрон, открыли для себя уникальный мир Востока, в котором, с их точки зрения, процветали основные мотивы романтического героя – героизм, готовность к упорной борьбе, стремление к сохранению собственной уникальности и некий неизбежный фатализм. Байронизм ввел восток в литературную карту Европы, и вслед за ним все ценители его творчества, в том числе и русские романтики, увидели в востоке и в особенности в его женских образах, ту же экзотику и оригинальность, которую оценил в них Байрон [6, с. 76].
Прямые аналогии между ранней поэзией Пушкина и Лермонтова, а также их работами, посвященными тематике Северного Кавказа («Кавказский пленник» и «Мцыри») и байронической традицией были выявлены литературными критиками на самых разных уровнях. Так, в частности, А. И. Полежаева отмечала, что для русского романтизма и «восточных поэм» Байрона характерен единый «ориентальный антураж», сводящийся к прославлению величественной природы, свободолюбия, экзотических нравов, обычаев и традиций восточных жителей. Единство русского и европейского романтизма прослеживается также в свойственных им интертекстуальных перекличках, сюжетных параллелях, мотивном поле и системе природных образов [5, с. 27].
Интерес русских поэтов к северокавказскому женскому образу также носил подчеркнуто ориенталисткий характер. Следуя классической романтической парадигме, русские поэты видели в кавказском женском образе не столько самостоятельную свободную личность, сколько трагический персонаж, находящийся в непреодолимых жизненных обстоятельствах и обреченный либо на вечное рабство, либо на трагическую гибель. Подавляющее большинство кавказских женских образов в поэмах А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, А. И. Полежаева и других погибают по причине трагической безответной любви. Следуя классической системе романтического произведения, в центре которого стоит мужской романтический герой, женские образы приобретают ценность лишь как еще одно фатальное обстоятельство в его судьбе, добавляя его образу еще более сильную глубину [1, с. 78].
Еще одной важной причиной роста интереса русских романтиков к образу горянки является наличие в этом образе мощного потенциала для отражения живого, мыслящего и чувствующего человека. Шаблонность, линейность и идеологическая зажатость литературы классицизма в конце восемнадцатого века вызвала к жизни мощный протест со стороны русского литературного мира. Уже в литературе эпохи сентиментализма, в работах Н. М. Карамзина, был заявлен тезис о том, что и «крестьянки умеют любить». Поэты романтики перевели тезис о женской силе любви на принципиально новый уровень, и в этих условиях образ не простой русской крестьянки, сгорающей от безответной любви, а образ неприступной горянки, выросшей в суровых условиях кавказских гор и строгого патриархального менталитета, и бросающей вызов условностям во имя любви, привлек особый интерес со стороны романтического духа эпохи.
Поворотным моментом для введения кавказской женщины в русский литературный мир стала публикация пушкинской поэмы «Кавказский пленник», в которой молодая черкешенка заняла одну из наиболее важных ролей. В пушкинской черкешенке сошлись в одной точке все основные аспекты романтизма: преодоление условностей реального мира, готовность к идеальной любви, стремление к выходу за пределы привычного любой ценой, пусть даже ценой собственной жизни [7, с. 401]. Любовь черкешенки к кавказскому пленнику сильна и безответна, в ней нашли свое воплощение как важный для Пушкина мотив долга, так и ключевой для поэтов-романтиков мотив гибельной любви. Черкешенка не просто жертвует своей жизнью, виня себя в смерти любимого мужчины. Она бросает максимальный вызов традициям собственного края, отказываясь жить в рабстве коварного отца и душащих ее свободы условностей. Ее последний бросок в мутные воды Терека – высший акт романтического героизма и громкий протест против насилия над людьми в результате войн [4, с. 55-57].
Кроме собственно культурных и идеологических причин в зарождении особого интереса к кавказской женщине в среде русских романтиков большое место занял весомый политический фактор, а именно Кавказская война, продлившаяся почти все девятнадцатое столетие. Кавказская война оставила неизгладимый отпечаток на всей системе русско-кавказских отношений. Все великие деятели эпохи - поэмы, политики, художники и дипломаты - видели мир Северного Кавказа сквозь призму войны, поскольку они сами были либо лично втянуты в боевые действия (Лермонтов, Толстой), либо подвергались влиянию подавляющих общественных настроений. Милитаристское измерение восприятие кавказской женщины русскими поэтами можно проследить на основе анализа воспоминаний русских декабристов и годах службы на Кавказе.
Влияние фактора войны на восприятие кавказской женщины имело под собой важное основание, и находило свое отражение в самых разных формах. Являясь частью русской армии, русские солдаты и офицеры испытывали объективный недостаток женского общества, что закономерно привлекало их внимание к кавказским женщинам, недоступным для них в силу местных традиций. На фоне большой потребности в женском внимании и разительной разнице в культуре отношений между мужчинами и женщинами в центральной России и на Северном Кавказе, русские солдаты возводили образ восточных женщин в культ и видели в них яркий образчик несовместимости культур [2, с. 134].
Кроме того, атмосферы войны и образа женщины Кавказа в ее рамках находила свой особый выход в идейном наполнении русского романтизма. Являясь частью враждебной русской армии политической силы, горянка как бы превращалась в глазах русских поэтов и военных в некий ценный приз, в объект их личных притязаний. Кроме того, логика войны также формировала в отношении кавказской женщины определённую систему отношений, в которой немыслима была сама идея равноправия между русским офицером и кавказской женщиной. В глазах русских поэтов горянка может быть объектом для страстной любви, образом искушающего и недоступного женского начала, призом для победителя в борьбе, но никак не женщиной, претендующей на место жены и матери. Все кавказские женщины в творчестве русских романтиков изначально обречены на гибель, им нет места рядом с русскими мужчинами. Они либо гибнут, так и не достигнув любви, как пушкинская Черкешенка, либо постигнув глубокое разочарование в ней, как Белла из лермонтовского «Героя нашего времени».
Объективация кавказской женщины проходит красной линией сквозь всю русскую литературу XIX века. Подавляющее большинство русских на Северном Кавказе проявляли живой интерес к образу кавказской женщины и обращали внимание на чрезмерную патриархальность кавказского уклада, социальную подавленность женщины, на ограниченность ее свободы передвижения и жесткую регламентацию требований к внешнему виду и нормам поведения, а также на природную красоту горянок. При этом все эти отрицательные с точки зрения социального прогресса и просвещенной идеологии Европы факторы в их мировосприятии приводили не столько к прогрессивной критике кавказского уклада, сколько к фактическому скрытому одобрению подобных практик и романтизации кавказской женщины в строго романтическом ключе. В частности, Андрей Розен описывал недоступность горянок в строго романтическом ключе: «С головы до ног все покрыто чадрою, и предоставляют воображению рисовать их прелести» [9, с. 254].
Подводя итоги данной работы, мы можем сделать вывод о том, что подобный ангажированный подход к образу восточной женщины стал родимым пятном как русского, так и европейского романтизма. И только во второй половине девятнадцатого века он уступил место более реалистическому и трезвому взгляду на реалии судьбы кавказской женщины в патриархальном мире Северного Кавказа. Однако освещение проблематики кавказской женщины заслуживает отдельного исследования.
