Дагестан издавна привлекал внимание соседних держав. Многолетняя борьба за овладение этим краем шла с переменным успехом. Продолжавшиеся более века ирано-турецкие войны завершились договором, разделившим Кавказ на сферы влияния между Ираном и султанской Турцией, сохранившиеся за ними до Каспийского похода Петра I.
Новый курс Петра I определялся тем, что к тому времени резко изменилась обстановка в Иране. Развивавшийся с начала XVIII в. внутренний острый кризис в державе Сефевидов привел ее на грань катастрофы. Положение усугублялось тем, что слабовольный шах Султан Хосейн, окруженный евнухами и шиитскими фанатиками, занятый всецело гаремными делами, под влиянием придворной камарильи отстранился от государственных дел. Отношение подданных к своему повелителю выражалось поговоркой: «Он лишен ума, но полон глупости» [7, с. 43].
Во второй половине XVII в. наблюдались дружественные контакты России с аварским феодальным княжеством Турловых. В 60-70-х гг. Алихан Турлов при посредничестве Кахетии обращался за покровительством к Москве, на что последовала благоприятная реакция последней.
Также наблюдается новое явление в русско-дагестанских политических взаимоотношениях: начинаются выезды горских феодалов на царскую службу.
Наличие в Дагестане опорных пунктов России и Ирана давало возможность дагестанским владетелям используя их противоречия лавировать между ними, сохраняя фактическую самостоятельность, выражая покорность на словах, но не допуская ее на деле. Показательным в этом отношении был факт активного сопротивления местных феодальных владетелей возведению новых опорных пунктов России и Ирана на Северо-Восточном Кавказе в целом и в Дагестане в частности [8, с.203-204, 210].
Феодальные повинности с населения, находившегося под управлением дербентского султана, состояли из ежегодных сборов в казну с каждого двора десятой части зерна, пятой части шелка, платы за пользование пастбищами и удержаний в виде штрафов «вместо наказания». Кроме феодальных поборов жители Табасарана и Кубинской провинции, где проживало много лезгин, несли воинскую повинность. Опираясь на иранские гарнизоны, наместники шаха в Шемахе и Дербенте пытались подчинить лезгин Самурской долины, для чего «часто великая команда из Дербента посылалась, чтобы их под владение привесть» [4, с.78]. Такая же политика проводилась в отношении населения Засулакского и Юго-Западного Дагестана, куда легче проникали иранские карательные экспедиции.
Даже в период ослабления власти шамхала в Дагестане с начала XVII в. тарковский владетель помимо денежного содержания получал доходы из пяти деревень в Мюшкюре, одной деревни в Ширване и соляных источников в Баку [6, с. 250].
Подлинной причиной антииранских выступлений на Кавказе следует признать усиление феодальной экспансии, как иранскими властями, так и местными правителями. Они также были связаны с политикой правящих кругов Ирана, направленной на политическую, национальную и религиозную дискриминацию населения Кавказа. «Причина, приведшая в движение народные массы, – верно, замечает Р. М. Магомедов, – крылась во владычестве Ирана в Дагестане, его реакционной роли в отношении горских народов на протяжении многих столетий» [6, с.317].
Инициаторами антииранских восстаний выступили жители пограничного с Дагестаном Джаро-Белоканского союза сельских обществ и Цахура.
В 1710–1711 гг. волнения охватили ряд районов Дагестана. Лишь после этих событий, судя по источникам, к восстанию примкнули Хаджи Дауд Мюшкюрский, Сурхай-хан Казикумухский, Ахмед-хан Кайтагский и Али Султан Цахурский. Они хотели, по мнению историка Алкадари, «организовать убийство и уничтожение в Нухинском, Ширванском и Кубинском уездах поставленных шахом Хоссейном ханов и служащих» [1, с. 72]. На самом же деле они приняли в нем участие, исходя из личных интересов. В надежде добиться большей власти осенью 1712 г. они во главе повстанческих сил до 30 тыс. человек напали на Шемаху, но не достигли своей цели. После этой неудачи Ахмед-хан под влиянием шамхала воздержался от дальнейшей борьбы, а Сурхай и Али Султан вернулись в свои владения. После их ухода Дауд-бек продолжал нападать на отдельные иранские гарнизоны, но вскоре попал в плен и находился в дербентской тюрьме до освобождения своими единомышленниками в 1720 г.
Ход событий не подтверждает утверждений о том, что после нападения на Шемаху в 1712 г. Дауд-бек и Сурхай сразу же обратились к Порте за подданством. Наоборот, как видно из сообщений современников, после начала выступлений наиболее влиятельные местные правители, в том числе и Сурхай, остались подданными иранского шаха.
Особенно примечательно, что в разгар восстаний шамхал Адиль-Гирей оставался союзником иранского шаха. «Когда бунт в Дагестане и Ширване начался, – подтверждает Гербер, – то Шамхал по своей мочи трудился оное утушить, токмо он ни добротою, ни силою то учинить не мог» [4, с.79]. Разнобой во внешнеполитической ориентации местных владетелей сыграл на руку шахским властям. В 1711 г., стараясь расколоть участников восстаний, шах признал Ахмед-хана уцмием Кайтага, определив ему «кроме доходов с кайтагского владения увеличение жалованья со ста туманов до двухсот туманов» [1, с. 62].
О политических маневрах Сурхая в это время мы узнаем следующее. «За несколько лет до последняго Персидского бунта, – писал Гербер, – поддался князь их, Сурхай хан, персидскому шаху, хотя больше именем, нежели самим делом. Султан дербентской вынужден был сделать его юсбашею и давать на каждый год пенсии по 200 руб.» [7, с.48]. В некоторых работах кавказоведов встречается мнение о том, что уже в 1712 г. Порта приняла Сурхая на свою службу, определив ему чин юзбаши. Такое утверждение ошибочно хотя бы потому, что в Дербенте в то время сидел шахский ставленник – султан, а Османская империя и Россия официально признавали Дагестан под властью Ирана.
Из приведенных сообщений явствует, что взятие Шемахи, нападение на русских купцов и обращение Дауд-бека и Сурхай-хана за подданством к Порте последовали не в 1712, а в 1721 г. Это заключение подтверждается и тем, что вопрос об ограблении русских купцов в Шемахе и возмещении им убытков в дипломатической переписке и переговорах между Россией и Ираном до Каспийского похода не упоминается.
Было поручено доставить в Россию слона, подаренного шахом Петру I. Предполагалось, что команда Лопухина, снабженная сопроводительными письмами от Волынского и шемахинского беглербега Кей Хосров-хана в адрес дербентского султана, шамхала Адиль-Гирея, уцмия Ахмед-хана и казанищенского владетеля Умалата, должна доставить шахский подарок через Дербент в Терки и оттуда морем в Астрахань.
Обращение шемахинского беглербега к шамхалу и уцмию объяснялось не только тем, что они обладали наибольшим политическим весом в приморской части Дагестана, но и тем, что Адиль-Гирей не оправдал надежд иранского двора и в ходе событий 1710-1712 гг. стал отходить от шаха, стремясь укрепить отношения с царским двором. Кайтагский же уцмий Ахмед-хан, воздержавшись от дальнейшей борьбы после нападения на Шемаху в 1712 г., сохранил лояльные отношения с шахскими властями и свободу действий.
По-видимому догадываясь о намерениях шамхала в отношении России, шахское правительство искало опору в лице двух его соперников –казанищенского владетеля Умалата и буйнакского князя Муртузали (Муртаза Али) – старшего представителя тарковского дома, низложенного Адиль-Гиреем в 1700 г. Отстранив от власти подданного иранского шаха Муртузали и присвоив прерогативы шамхала, Адиль-Гирей обратился затем к коменданту крепости Терки, «чтоб он во время нужды от России помощью не был оставлен; напротив того, обязался он всегда яко верным соседом и приятелем российского народа себя вести... А шах к тому не токмо молчал, – подчеркивает Гербер, — но шамхала Адиль-Герея шамхалом признал и его подарками за знак милости в том чипе утвердил» [6, с. 226].
В сложившейся обстановке признание шахом Адиль-Гирея шамхалом не могло иметь особого значения. Правильно оценив соотношение сил между Россией и Ираном, тарковский владетель последовательно шел на сближение с царским двором вопреки угрозам шахских властей лишить его титула шамхала.
2 мая 1718 г. под охраной Адиль-Гирея Лопухин прибыл на берег р. Сулак, где их встретил аксаевский владетель Султан Махмуд, проводивший отряд в Терскую крепость. Обратный путь представителей российского посольства от Дербента до первой пограничной русской крепости на Кавказе занял ровно полтора месяца и был связан с большими трудностями, но завершился благополучно благодаря поддержке тарковского шамхала. Перед расставанием с Лопухиным Адиль-Гирей и Султан Махмуд, подтвердив желание служить русскому царю, заявили, что «если он, государь, повелит прислать к нам на помощь своего войска, то мы можем завоевать под его, государево, владение всех владельцев горских» [7, с.51].
Адиль-Гирей не ограничился выражением верноподданнических чувств русскому монарху. Месяц спустя, в июне 1718 г., его брат тайно встретился в Шемахе с Волынским, которому сообщил, что тарковский шамхал хочет окончательно отойти от шаха и быть «только в стороне его царского величества», предлагая свои услуги для ведения переговоров поэтому вопросу с остальными горскими владетелями. Учитывая возможный отрицательный эффект на только что подписанный русско-иранский торговый договор столь откровенным демаршем против иранского правительства, Волынский ответил уклончиво, что царь охотно примет на службу всех тех, кто хочет ему верно служить, но отказался дать письменные гарантии [7, с.52].
Наиболее последовательными сторонниками России в это время выступали тарковский шамхал Адиль-Гирей и аксаевский правитель Султан Махмуд. Северокумыкские (эндиреевские) владетели, занятые распрями с кабардинскими князьями, оказались в натянутых отношениях с царскими властями.
Положение народных масс было исключительно тяжелым. Иранское влияние на некоторой части угрожало национальной независимости Дагестана. Оно способствовало усилению социального гнета. Следует иметь в виду и религиозный фактор. Дагестанские народы, будучи суннитами по вероисповеданию, подвергались религиозному гонению со стороны иранцев – шиитов. Это вызывало недовольство мусульманского духовенства и широких масс трудящихся [2, с.129-130].
Наряду с шамхалом наибольшим влиянием в равнинных и предгорных районах Дагестана обладал Сурхай-хан Казикумухский. Воспользовавшись ослаблением Ирана и создавшейся благоприятной обстановкой, он под видом покровительства «вольным» обществам расширил границы своих владений от Кумуха, Кюре и Самура до Кубы. «В это время значение Казикумуха, – отмечает А. Комаров, – достигло высокой степени. Все владетели обществ искали дружбы и покровительства Чолак Сурхай-хана» [5, с.164]. Не вмешиваясь в бурные события того времени, такую же политику в Нагорном Дагестане проводил аварский правитель Умма-хан.
Ослабленные в борьбе с иранскими завоевателями табасаранские владетели – майсум и кадий – продолжали зависеть от них. Тот же автор писал о табасаранцах, что «они имеют собственного князя, который называется Махсум. Тогдашний назывался Мугамед, а Кади – Рустам-бек. Они находились прежде в подданстве у Персии и зависели от султана Дербентского» [3, с. 165].
Спад антииранских выступлений в 1712-1718 гг. был лишь временным. К началу 20-х годов XVIII в. разложение Сефевидской державы достигло апогея. В различных частях Ирана, даже в шахской столице Исфахане, происходили крупные восстания.
Кризисом Сефевидской державы поспешила воспользоваться османская правящая верхушка, придавая решающее значение овладению Кавказом. Сохраняя видимость лояльных отношений с Ираном и Россией, она пыталась использовать в своих интересах наиболее влиятельных кавказских владетелей, особенно Сурхая и Дауд-бека, которые захватили в 1721 г. Шемаху. В ходе этого нападения были убиты беглербег Кей Хосров-хан и 800 членов иранской администрации. Пострадали и многие русские купцы, у которых были изъяты товары стоимостью, по данным различных источников, от 500 тыс. до 2 млн. руб.[7, с.53] Сурхаю и Дауд-беку удалось увлечь за собой часть населения Дагестана и Ширвана призывом стать под знамя «правоверных» мусульман-суннитов для борьбы против «еретиков»-шиитов и обещаниями от шахского «подданства освободить и их холопство, под которым они жили, с себя сбросить»[7, с.53].
Дальнейшее промедление могло свести на нет усилия, предпринимавшиеся правительством Петра I по утверждению российского влияния на Кавказ.
Петр I считал, что осуществление основной цели его восточной политики – обеспечения безопасности южных границ России, и ее выхода к южным морям – невозможно без утверждения русского присутствия на побережье Каспия. Однако связанный войной со Швецией и предвидя длительную борьбу с южными соседями за преобладающее влияние на Кавказе, он считал необходимым провести тщательную военно-дипломатическую подготовку к активным действиям в этом регионе. Так, в 1715 г. в Иран было отправлено посольство А. П. Волынского. В письменной инструкции царя помимо решения торговых вопросов, описания состояния сухопутных и водных сообщений, вооруженных сил и крепостей послу поручалось выяснить, «какое шах персицкий обхождение имеет с турками, и нет ли их, персов, намерения против их, турков, к начинанию войны... Не желают ли они, персы, против их, турок, для безопасности своей с кем в союз вступить». Волынский должен был внушать, «какие главные неприятели они, турки, их государству и народу суть и какова всем соседям [Ирана] от них есть опасность», а также объявить «о дружбе его царского величества» [7, с. 54].
На рубеже 10-х-20-х гг. XVIII в. Иран вступил в полосу внутриполитической дестабилизации (в которую внесли немалый «вклад» дагестанские владетели), усугубленную также вторжением афганцев, вследствие чего влияние Сефевидов в стране гор стало стремительно падать. Соответственно начали усиливаться позиции России и Турции. В обстановке нарастающего ослабления Ирана Дагестан стал объектом экспансии со стороны Османской и Российской империй.
