Сосредоточенность современных исследователей на проблемах литературной рефлексии, метатекста, метапрозы объясняется не только спецификой постмодернистского контекста, сквозь призму которого видится творчество современных писателей, не только интерпретаторской модой, но и все более отчетливой, даже подчеркиваемой в разных жанрах авторской стратегией – передать и осмыслить процесс текстопорождения [6]. Различные метатекстовые формы и приемы, которые могут быть выявлены в произведениях как индивидуальные творческие принципы-коды, реализованные автором в разные творческие периоды, позволяют реконструировать единую авторскую метапоэтику.
Семиотический и функциональный подходы к исследованию метапрозы были предложены в трудах Д.М. Сегала [13]. Основной функцией метапрозаических произведений, как считает Д.М. Сегал, является, с одной стороны, функция «моделирования действительности», что говорит о миметическом и даже проповедническом характере метапрозы. С другой стороны, сущность метапрозы проявляется в процессе изменения литературных концепций, т. е. в «моделировании моделирования», что обусловливает эстетический характер метапрозы. Семиотический аспект метапрозы связан с механизмами сохранности интеллектуальных традиций культуры.
Более конкретными формами метапрозы занималась М.П. Абашева, исследуя становление авторской идентичности в прозе конца ХХ века и обращаясь к А. Битову и В. Маканину как к создателям романа о писателе. «Определение «метапроза», – пишет М.П. Абашева, – представляется более предпочтительным синонимичному термину «роман о писателе» по двум причинам: во-первых, в нем акцентируется семантика метаповествования (проза о прозе), во-вторых, что не менее важно, оно дает возможность обозначить не исключительно романные жанры. Последнее особенно актуально для современной литературы, где роман не является доминирующим жанром, нередко уступая первенство повести о писателе, рассказу о писателе и т. д. …» [1]. Более долговременные процессы в литературе ХХ века прослеживает М. Липовецкий [9].
В целом, явление метапрозы рассматривается исследователями под знаком авторской рефлексии над процессом собственного творчества. Для понимания поэтики метапрозы необходимо обратиться к истокам этого явления. Традицию можно обнаружить в связи с особенностями «серьезно-смеховых» жанров «сократического диалога» и мениппеи. В теории М.М. Бахтина это ориентация на современность, опора на «опыт» и «свободный вымысел», «смешение высокого и низкого, серьезного и смешного», использование различных жанров, появление «изображенного слова» наряду с «изображающим словом». Писатель в разное время может вступать в диалог с собственным творчеством, утверждаясь в каких-то своих идеях, ценностях или пересматривая их. Для исследования поэтики такого диалога важны идеи М.М. Бахтина о специфике «сократического диалога» как «синкретического философско-художественного жанра», для которого характерны «диалогический способ искания истины», отказ от «готовых истин»; наличие идей, которые органичны образам участников диалога [3].
Метапрозу мы рассматриваем как один из вариантов метатекста. Наиболее актуальной нам представляется функциональная сторона метатекста. Элементы метатекста в поэтике прозы могут являться эстетической границей между автором и его повествующим «я». Так, Ким Хѐн Ён пишет: «В отличие от обычного двуголосого слова, в метавысказывании эстетическая граница разделяет не автора и героя, а первичного автора и "образ автора". Благодаря метатексту, первичный автор превращает создателя произведения в собственный образ» [7]. Разделение первичного автора и его образа, и не только образа автора, но и пространства литературы, объясняется метажанровой природой самих текстов, позволяет рассматривать «работу текста» исходя из принципов концептуального единства поэтики разных произведений автора.
Автор-творец, по М.М. Бахтину, пребывает в произведении, взятом только как целое, и не может быть найден ни в одной из его частей в отдельности: «Автор – носитель напряженно-активного единства завершенного целого, целого героя и целого произведения, трансгредиентного каждому отдельному моменту его» [2]. М.М. Бахтин выделяет особый «творческий хронотоп, в котором происходит… обмен произведения с жизнью» [5]. М.Н. Липовецкий, рассматривая «смещение поэтики модернистской метапрозы в сторону постмодернизма» пишет: «…в метапрозе «творческий хронотоп» более не является периферийным, а приобретает равноправный статус по отношению к другим, традиционным, миметическим хронотопам. Модернизм продолжает этот процесс, выдвигая «творческий хронотоп» на вершину семантической иерархии художественного мира. И хотя грань между «творческим» и «реальными» хронотопами еще ощущается довольно резко, тем не менее неизбежно возникает тенденция, ведущая к поглощению «творческим хронотопом» всех других хронотопов этого текста – тенденция, без сомнения, прокладывающая дорогу постмодернистской поэтике» [10]. Особенности «творческого хронотопа» писателя многое проясняют в его системе эстетических кодов, но необходимо осмысление всех уровней бытия текста в их порождающей смыслы взаимосвязи.
Размышления о писательском и поэтическом творчестве неизбежно выводят самого автора на размышление о природе слова, поэтому исследование метапоэтики тоже исходит из понятия слова, из его жанровой природы, его способности образовывать смысловые высказывания, наполненные «диалогическими обертонами», о чем писал М.М. Бахтин. Его идеи металингвистического подхода к изучению текста («Проблемы поэтики Достоевского», «Проблема речевых жанров», «Проблема текста») внесли огромный вклад в развитие теории метапоэтики. В работе «Проблема речевых жанров» М.М. Бахтин рассматривает бытие слова как индивидуальный речевой опыт каждого человека: «Слова языка – ничьи, но в то же время мы слышим их только в определенных индивидуальных высказываниях, читаем в определенных индивидуальных произведениях, и здесь слова имеют уже не только типическую, но и более или менее ярко выраженную (в зависимости от жанра) индивидуальную экспрессию, определяемую неповторимо-индивидуальным контекстом высказывания» [4]. М.М. Бахтин отделяет «слово языка» от так называемого «чужого слова». Теория «чужого слова», в процессе освоения которого формируется индивидуальный речевой опыт, дала основания для концепций, предложенных Ю. Кристевой. Изучая способность текста романа к трансформации, Ю. Кристева рассматривает структуру романа как «текстовый диалог» и вводит понятие «интертекстуальность» [8]. Вычленение интертекстуальных элементов предполагает обращение к «внетекстовому» дискурсу. Таким образом, метатекст – это «диалог нескольких текстов», которые интертекстуально связаны и рассматриваются в каком-либо внетекстовом аспекте, например историческом. Такой подход позволяет вычленить интертекстовое пространство произведения. Однако позволяет ли он учитывать всю неоднозначность «сложно устроенного текста, распадающегося на иерархию «текстов в текстах» и образующего сложные переплетения текстов» [11], о чем говорится в трудах Ю.М. Лотмана? В концепции интертекста, которую представляет Н. Пьеге-Гро, указывается на постоянное свойство подражательности авторов различным традициям. Н. Пьеге-Гро дает такое определение интертекстуальности: «…интертекстуальность… охватывает не только те отношения, которые могут приобретать конкретную форму цитаты, пародии или аллюзии, или выступать в виде точечных и малозаметных пересечений, но и такие связи между двумя текстами, которые хотя и ощущаются, но с трудом поддаются формализации. С этой точки интертекстуальность предполагает вековечное подражание и вековечную трансформацию традиции со стороны авторов и произведений, эту традицию подхватывающих. Интертекстуальность, таким образом, это первооснова литературы» [12].
Разумеется, интертекстуальность можно рассматривать как обращение писателя к «первооснове литературы», и прежде всего на уровне образа автора, игры с вымыслом и реальностью. Но, как пишет П.Х. Тороп, размышляя об интересе исследователей к поэтике «чужого слова», текст часто понимается слишком широко и как бы извне, «становится в некотором смысле бесконечным, допускающим много разных прочтений в пространстве интертекстуальности» [14].
В заключении необходимо подчеркнуть, что нечеткое ограничение рамок употребления термина «метапроза» составляет отдельную проблему современной филологии. В наиболее широком смысле метапроза – это художественная рефлексия творческого процесса. Сущностно – это конгруэнтный субжанр, законы которого предполагают совмещение собственно нарративной канвы и автореферентности, а техники обеспечивают возможность создания многомерного повествовательного пространства.
.png&w=640&q=75)
